Дети Божии - Мэри Дориа Расселл

Хэ’эналы, которая только что начинала ходить и напрыгивать на своих компаньонов, не ощущая своего отличия от них. Исаак, в последние дни не отходивший от Софии, всячески содействовал покою матери, без перерыва произнося монотонный поток фраз на руанже и английском, с безукоризненным в обоих случаях произношением. По большей части это была мимикрия, но иногда прорывались и обрывки подлинной речи – всякий раз в основном после того, как он пропел вместе с ней Ш’ма и вечерний кант с Супаари. Для того чтобы петь, они всегда удалялись в глубь леса, подальше от шумных руна, которые видели в песне нечто опасное – инструмент власти над ними джанада. Возможно, думала София, именно эти недолгие моменты тишины позволили Исааку продвинуться дальше простого повторения.

– Исаак слышит тебя, – сказал он однажды Софии. A в другой раз прокомментировал ситуацию: – Хэ’энала упала.

Но за все приходится платить. Для того чтобы заговорить, Исааку пришлось проломить окружавшую его стену, и этот крошечный пролом в этой крепости теперь позволял окружавшему их жуткому хаосу вторгаться в его личный мир. Тени, так развлекавшие его с младенческой поры, вдруг начали оживать: становиться непредсказуемыми и угрожающими. Красный цвет, никогда прежде не имевший никакого значения в его жизни, теперь ужасал ребенка, рождая отчаянные и пронзительные вопли, достойные губительницы банши, расстраивавшие все стойбище. Привычный шум, производимый играющими детишками-руна, подчас доводил его до припадков бешенства.

«Ему будет лучше на корабле, – думала София, практически не слушая монологов и дебатов руна, происходивших вокруг нее. – Сначала ему будет трудно, но мы будем следовать общей программе, и он приспособится. Никаких сюрпризов, и делать все так, как он хочет. Ничего красного. Я могу закрыть экраны чем-нибудь. И на борту целый день будет музыка. Одно это может улучшить жизнь Исаака, – подумала она. – Уже одно это оправдывало весь риск, на который они шли».

Умиротворенная, она откинулась на подушки и позволила привычным деревенским шумам убаюкать ее… Проснулась она спустя несколько часов – от прикосновения Супаари и тишины, означавшей, что консенсус достигнут, что все, что следовало учесть, было сказано; и, поскольку решение было принято, совет разошелся.

– Выходим завтра на втором закате, – изложил ей Супаари в дистиллированном виде результат многочасовых дебатов. –  Будем как можно дольше идти по лесу – путь выйдет длиннее, но зато безопаснее, чем сразу выходить в саванну. Когда нам придется проходить безлесные места, будем идти ночью.

София села и окинула взглядом деревню. Готовилась последняя трапеза этого дня. Все уже пристраивались на ночлег.

– Фиа, а тебе будет жаль уходить отсюда? – спросил Супаари, опускаясь рядом с ней.

Она прислушалась к перешептываниям отцов, к воркованию и смеху детей.

– Они были так заботливы, так добры к нам, – проговорила она, мысленно уже расставаясь с руна. Нахлынувший потоп благодарности разом унес все раздражение и нетерпение. – Если бы только существовал какой-то способ отплатить им за доброту…

– Да, – согласился Супаари. – Но, на мой взгляд, самой лучшей благодарностью будет уйти. Патрули ищут нас с тобой, София. Мы можем оказаться опасными для руна.

Начало пути ничем не отличалось от множества походов за фуражом, в которых участвовала София; единственное отличие заключалось в том, что сплетенная особым образом заспинная корзина не была пустой, как обычно в начале пути. Канчай, Тинбар и Сичу-Лан вызвались идти вместе с Джалао, чтобы помочь нести детей и дорожный скарб; разговор шел непринужденно, мужчины-руна рассчитывали впервые за несколько лет встретиться в Кашане с друзьями и родственниками. Какое-то время была слышна только их ровная поступь, и София едва замечала разворачивавшуюся на ходу беседу, довольная тем, что Исаак идет с ней рядом, и прекрасное, хоть и еще небольшое, тело мальчика обладает крепостью, нужной для того, чтобы выдержать всю дорогу. Он будет рослым, в отца, поняла она.

На третий день окрестные холмы стали терять высоту, и они наконец добрались до места, где под сводом леса стало светлее, да и сама растительность сделалась более сухой, ибо горы отклоняли дожди к западу. Полог листвы над головой по-прежнему не имел разрывов, однако деревья здесь росли более редко, и София сумела заметить, что лес заканчивался плавным уклоном, переходящим в саванну, простиравшуюся до самого Кашана.

– Подождем здесь, – распорядилась Джалао, так что все сняли с плеч корзины и, покормив Исаака и Хэ’эналу, сами приступили к трапезе.

Когда свет стал угасать с приближением второго заката, Исаак потребовал, чтобы положенные вечерние песни были спеты. Все трое мужчин-руна удалились на какое-то расстояние, зажали уши и принялись раскачиваться. Джалао осталась поблизости, с поднятыми ушами бесстрастно внимая пению Супаари, – так, как если при этом испытывала свою силу, решила София. Как только песнопения завершились, Джалао шевельнулась и выудила из своей корзинки горшочек с сильно пахнувшей мазью, которую руна начали втирать в промежность и подмышки, а также покрывать ею руки и ноги.

– Воняет, как стая бенхунжаран… – скривившись, буркнул Супаари, когда Джалао принялась втирать вонючую мазь в его шерсть. Посмотрев, как София запускает свою крохотную ладошку в горшок, Супаари прокомментировал: – Даже если при красном свете патруль жана’ата учует этот запах, утром они постараются пройти против ветра как можно дальше от этого места.

Он посмотрел на четверых руна, внимавших ему, наставив уши:

– Этому хотелось бы знать, как долго вы, люди, пользовались этой уловкой?

Канчай хохотнул с обычным для него придыханием и посмотрел на Софию. Ответив ему улыбкой, пожалев, что у нее нет хвоста, который можно было бы опустить, она произнесла:

– Джанада как духи. Их можно одурачить.

Супаари фыркнул, отказываясь реагировать на подначку.

Они ждали, молчание взрослых подчеркивало мурлыканье Хэ’эналы и монотонное бормотанье Исаака, пока наконец Супаари не объявил, что не видит вообще ничего; это означало, что и все вообще жана’ата на свете не видят ни зги. Tогда они продолжили путь, жана’ата постоянно оступался и шел с опаской, однако кротко позволял вести себя к краю леса, активно пользуясь носом и ушами для того, чтобы извлечь какую-то информацию из звуков и запахов.

Они намеревались идти скрытно: в красном свете их никто не заметил бы, тем более что истинный запах их скрывала вонь, распространяемая зельем Джалао. Только они забыли о воспаленном зареве на небе самого малого светила Ракхата. И когда небольшой отряд выбрался из-под привычного сине-зеленого полога лесной листвы, Исаак Мендес Квинн увидел над собой не небо, но свод красного ада.

Яркие полосы бурных алых облаков грозили упасть на него – огромный кроваво-красный и фиолетовый ландшафт собирался раздавить его, – угрожала вся панорама долины за пределами