Дети Божии - Мэри Дориа Расселл

– Не важно кто! Она жива… эта бедная женщина, и она одинока! – воскликнула Джина, заливаясь слезами, но при этом решив выступить против всех его попыток защитить свою честь. – Ты должен прийти ей на помощь. Она нуждается в тебе. Ты любил ее.

Эмилио окаменел.

– Раз, – сказал он наконец. – Это важно, поскольку я намереваюсь убить того, кто рассказал тебе о ней. Два. Нам известно только то, что она была жива в 2047 году. Три. «Джордано Бруно» будет лететь на Ракхат семнадцать лет. Вероятность того, что она в одиночестве дожила на Ракхате до семидесяти одного года, близка к нулю. Четыре…

– Терпеть не могу, когда ты такой!

– Четыре! – проговорил он, вставая и теперь уже возвышая голос: – София Мендес была самым умным и компетентным человеком из всех, кого я встречал. И уверяю тебя, она не испытывала никакой потребности в том, чтобы лично я спасал ее, и нашла бы эту мысль смехотворной! Пять. Да. Я любил ее! А еще Энн, Д. У. и Аскаму. И не женился ни на ком из них. Джина, посмотри на меня! – крикнул Эмилио, обиженный тем, что она не поверила ему, разъяренный попыткой неведомого мерзавца вбить клин между ними. – И если бы София Мендес чудесным образом вошла в эту комнату в расцвете своей молодости и красоты, живая и благополучная, наши отношения никоим образом не изменились бы. Ни на йоту.

Но Джина только пуще залилась слезами. Взволнованный, он повернулся, подошел к кухонному столу и принялся искать на нем в груде всякого барахла записанный на бумажке телефонный номер.

– Кому ты собрался звонить? – спросила она, глядя на него полными слез глазами, когда он включил телефон.

– Чиновнику магистратуры. Я хочу, чтобы он немедленно прибыл сюда. Немедленно. Мы расписываемся сегодня же днем. Потом я намереваюсь позвонить портному и отменить заказ на этот проклятый костюм. Затем я намереваюсь убить Винченцо Джулиани и, возможно, Дэниэла Железного Коня…

– Почему мaммa плачет? – потребовала ответа появившаяся в дверях кухни Селестина, стиснув кулачки и недружелюбно глядя на него.

Джина поспешно утерла глаза.

– Ничего такого, cara…

– Нет, это важно, и она должна понять, – отрезал Эмилио, опираясь на опыт своего искалеченного детства. Сбросив вызов, он взял себя в руки. – Твоя мaммa боится того, что я брошу ее, Селестина. Она думает, что я могу любить кого-то больше ее, cara.

– Мама права, – невозмутимо ответила Селестина. – Меня ты любишь больше.

Джина коротко усмехнулась и повернулась к Эмилио:

– Вот, теперь действуй, – хлюпая носом, но с вызовом проговорила она. – Что скажешь ей?

Он бросил на нее взгляд, достойный акулы-бильярдиста, рискнувшего поставить банк на шар в угловой лузе.

– Ты, – объявил он Селестине с полным апломбом, – самая моя любимая маленькая девочка, а твоя мaммa – моя любимейшая жена.

Подняв брови, он вопросительно посмотрел на Джину и был удостоен кивка, полного чистосердечной, хотя и пропитанной влагой, похвалы. Удовлетворенный, он вернулся к столу и принялся копаться в царившей на нем неразберихе.

– То есть она станет моей любимейшей женой сразу же, как только я вызову сюда магистрата…

– Нет, – сказала Джина, останавливая его движением руки. Джина припала головой к его плечу. – Все хорошо. Наверно, мне нужно было услышать эти слова. Мы можем подождать до сентября. – Она вновь рассмеялась, заправила волосы за уши и утерла глаза. – И не смей отказываться от костюма!

Венчальная лихорадка, подумал Эмилио, глядя на Джину. В последние дни она стала необычайно эмоциональной, и упоминание о Софии позволило ей выпустить пар.

Обругав про себя свои руки и ортезы, он взял ее за плечи и развернул к себе лицом.

– Я не Карло, Джина. Я тебя никогда не оставлю, – прошептал он, следя за тем, верит ли она его словам. Потом привлек к себе и вздохнул: – Оба мы пришли к этому дню не с чистыми руками. – После чего посмотрел на Селестину через плечо ее матери и возвысил голос так, чтобы его слышали обе: – Я люблю тебя и люблю Селестину, и я ваш навсегда.

– Итак, – произнесла без малого шестилетняя Селестина с точной интонацией семидесятилетней гранд-дамы. – Я безусловно довольна тем, что мы уладили этот вопрос!

Джина и Эмилио с открытыми ртами проводили малышку, отправившуюся из кухни назад к своим мультикам.

– Я никогда не говорила ничего подобного. Может, ты это сказал? Откуда она набралась таких слов? – спросила ошеломленная Джина.

Эмилио смеялся.

– Получилось великолепно! Ты не узнала? Это же Валерия Джолина… La Contessa! – воскликнул он. – Впрочем, подожди… в прошлое воскресенье ты уснула на диване, а мы с Селестиной досмотрели до конца. – Он покачал головой, чрезвычайно довольный тем, что Селестина потихоньку приобретает его собственную привычку.

– Она изображала Валерию Джолину. Очень убедительно, кстати!

Трудно поддерживать дух высокой драмы в доме, в котором есть дети, особенно способные достоверно изображать Джолину.

День прошел за обсуждением с Селестиной минимального количества мягких игрушек (четыре штуки) и максимального количества нарядных платьев (одно), необходимых для двухнедельного пребывания в горах. Эмилио помогал в основном тем, что следил, чтобы Селестина не портила Джине прическу до тех пор, пока к девочке не явилась играть лучшая подружка Пиа, и он немедленно объявил, что намеревается аккуратно сложить всю выложенную на кровати собранную в дорогу одежду.

– А ты великолепно справляешься с этим делом, – заметила Джина, глянув через плечо на результаты его трудов и при этом копаясь в ящике комода в поисках нижнего белья, способного не шокировать ее мать.

– Именно что великолепно, – согласился Эмилио и пояснил: – Я тут работал в домовой прачечной. А не хочешь ли съездить со мной в горы?

Она неторопливо, с удивлением, распрямилась.

– A если тебя узнают?

– Я буду носить черные очки, шляпу и перчатки, – проговорил он, отвернувшись от чемодана.

– Не хватает только дождевика… – сухо заметила Джина. – Дорогой, на улице август.

– Ладно, заменим вуалью? – непринужденно заметил он, возвращаясь к одежде.

– Ничего броского – никакого шелка, расшитого золотыми монетами. Одеваться надо со вкусом! – Он замолк. – Может, серебряные монеты сойдут.

Эмилио уложил блузки в ее дорожную сумку.

– Если меня узнают – значит, узнают! Как-нибудь разберусь.

Во дворе смеялись и веселились девчонки, доносился веселый детский смех. В доме напротив стояла полная тишина. Джина отошла к кровати и села, глядя на него. Наконец он сел рядом с ней.

– Ладно, – признал он, – возможно, это не слишком удачная идея.

– Тебе нужно закончить свой проект по к’сану для иезуитов. Они уже скоро улетают, – напомнила она. – Может быть, поедем в горы в будущем году?

Опустив голову, спрятав