Дети Божии - Мэри Дориа Расселл

с этим обращайтесь к Рукуею. Исаак теперь изучает архивные файлы по южноамериканским нематодам, – сухо проговорил Патрас. – Никто не знает, зачем это ему понадобилось.

Сандос задал еще несколько вопросов, получил столь же подробные ответы и согласился с тем, что ситуация находится под полным контролем.

– Благодарю вас, – сказал обрадованный одобрением Патрас, по правде сказать трудившийся до изнеможения ради того, чтобы привести все в порядок. – Позвольте мне показать вам комнаты, которые мы приготовили для мистера Китхери, – проговорил он и первым отправился с ним по тороидальному коридору.

– Как только вы слегка отдохнете, мать-генерал готова поговорить с вами…

– Простите? – переспросил Сандос, замирая на месте. – Как это – мать-генерал? – Он фыркнул. – Вы шутите…

Патрас, уже прошедший несколько шагов по коридору, повернулся и вопросительно поднял брови.

– Что-то случилось?

Сандос смотрел на него, не веря своим ушам.

– Ну, по правде сказать, да, я пошутил, – промолвил Патрас, восхищенный тем, что Сандос расхохотался.

– Ну, знаете ли, дразнить стариков некрасиво, – сказал ему Эмилио, когда они продолжили путь. – И сколько же вам пришлось ждать для того, чтобы воспользоваться этой цитатой?

– Пятнадцать лет. Я писал докторскую диссертацию по заданию Университета имени Ганеша Манн Сингхаy – по истории миссии, с упором на Ракхат. Темой ее были вы.

И следующие несколько часов они сконцентрировали все свое внимание на процессе знакомства Рукуея с новыми компаньонами и новой обстановкой. За делами личные интересы пришлось отложить в сторону, однако уже перед концом того длинного первого дня Эмилио Сандос сказал Патрасу Яламберу Тамангу:

– Была такая женщина…

Отправили запросы, обыскали базы данных. Джина, очевидно, вышла замуж, изменила фамилию; избегала появляться на людях и вела самый уединенный образ жизни, какой только можно было купить на ее деньги и вынудила соблюдать чужая вина. Оказалось чрезвычайно сложно найти даже минимальные документальные упоминания о ней.

– Мне очень и очень жаль, – сказал ему Патрас через несколько недель. – Она скончалась в прошлом году.

Ариана Фиоре всегда обожала День Всех Святых. Ей нравилось кладбище, уютное и прямолинейное, нравились его чисто выметенные, мощенные камнем дорожки между рядами каменных стенок с погребальными нишами – островок благодати посреди неапольского шума. Сами ниши, устроенные в шесть рядов, к первому ноября сверкали чистотой и под золотыми лучами осеннего солнца, и под серебряной пеленой дождя. Будучи археологом, она привыкла к обществу мертвых и чтила этот порядок, наслаждаясь притом острым запахом хризантем в сочетании с прелой листвой.

Некоторые из ячеек не могли похвалиться особым убранством: возле полированной медной пластины с указанием имени почившего и дат его жизни на какое-то время после смерти выставляли крошечные светильники. Богатые и гордые часто добавляли к этому небольшой экран, включавшийся прикосновением, и Ариане нравилось бродить между рядами, знакомясь с усопшими, выслушивая рассказы об их жизнях, однако она противилась порыву. Со всех сторон до нее доносились негромкие голоса и хруст мелкого гравия под ногами. Время от времени до слуха ее доносилось очередное poveretto[76], произносимое с печальным вздохом и опущением цветов в небольшую вазочку при ячейке. Здесь молчаливо признавались старые привязанности, обязанности, обиды и долги, признавались и отправлялись в долгий ящик на следующий год.

Взрослые сплетничали, дети шалили. Здесь царил дух случайности и соблюдения приличий, так нравившийся Ариане, но кладбище все же не место для проявления откровенного горя.

И поэтому она сразу заметила мужчину, сидевшего на скамейке перед доской Джины, уронив на колени руки в перчатках. Лишь один он на всем кладбище открыто плакал в этот прохладный и солнечный день, слезы скользили по его безмолвному лицу.

Она не имела никакого желания навязывать свое общество этому незнакомцу, она даже не была уверена в том, что он придет в этот день. Первые месяцы его пребывания в карантине представляли собой цирк, вихрь проявлений общественного интереса и приватных приемов – на счету был каждый момент. Ариана долго ждала, однако она была терпелива по натуре. И вот он здесь.

– Padre? – проговорила она негромким, но уверенным голосом.

Замкнувшийся в своем горе старик даже не посмотрел на нее.

– Я не священник, мадам, – произнес он сухим голосом, одолевая слезы, – и никому не отец.

– Посмотрите внимательнее, – посоветовала она.

Посмотрев, Эмилио увидел перед собой темноволосую женщину, стоявшую позади детской коляски, сын ее был еще настолько мал, что спал на боку, свернувшись клубком в память о материнском чреве. В последующем молчании он внимательно вглядывался в ее лицо, расплывавшееся и растворявшееся в невысохших слезах, – сложную амальгаму Старого Света и Нового, живых и мертвых. Он рассмеялся, всхлипнул и снова рассмеялся от удивления.

– У тебя улыбка матери, – произнес он наконец, и она от души улыбнулась. – И, боюсь, мой нос. Прости за это.

– Мне нравится мой нос! – вознегодовала она. – И твои глаза. Maммa всегда говорила мне, когда я сердилась: «У тебя глаза твоего папы!»

Он рассмеялся, не зная, как правильно реагировать на эти слова.

– И ты часто сердилась на нее?

– Нет, едва ли. Ну, каждому случается рассердиться.

Приняв официальную позу, она произнесла:

– Меня зовут Ариана Фиоре. А вы, как я поняла, Эмилио Сандос?

Теперь он искренне хохотал, забыв про слезы.

– Не верю, не верю собственным глазам, – проговорил он, качая головой. – Просто не могу поверить!

Еще не окончательно овладев собой, он огляделся по сторонам, подвинулся и сказал:

– Пожалуйста, садись. Ты часто приходишь сюда? Послушай! Наверное, со стороны может показаться, что я хочу пригласить тебя в бар! А бары у вас по-прежнему есть?

Они говорили и говорили, полуденное солнце обливало их лица своим золотом. Ариана в самых общих чертах информировала отца о том, что происходило во время его вынужденного отсутствия.

– Селестина работает главным художником сцены в театре Сан Карло, – сказала она. – Пока что она побывала замужем всего четыре раза…

– Четыре раза? Боже мой! – спросил Эмилио, от души удивляясь. – Разве ей не приходило в голову, что аренда всегда выгоднее покупки?

– Именно это я всегда говорила ей! – воскликнула Ариана, которой уже казалось, что человека этого она знает всю свою жизнь. –  По правде сказать, – проговорила она, – мне кажется, что она просто успевает расстаться с ними раньше…

– …Чем они успевают бросить ее, – закончил он за Ариану.

Та скривилась, но призналась:

– Такая уж она у нас королева драмы! Ей-богу, она выходит замуж, потому что ей нравятся свадьбы. Видел бы ты, какие приемы она закатывает по таким случаям! Впрочем, наверное, скоро увидишь – она сейчас находится на гастролях с оперной труппой, и такие поездки обыкновенно не сулят ничего хорошего ее очередному мужу.