Замечательный предел - Макс Фрай

– Их не было, – вдруг сказал Отто.

– Кого?

– Никого. Я был один. Как будто последний человек в мёртвом мире. Как в страшном кино. Ты говорила, «охота», «приманка». А вдруг приманка – когда нет никого?

– Вполне может быть, – согласилась Юрате. – Ладно, тогда не имеет смысла тебя морозить. Приду попозже, сама.

– Пожалуйста, не сама! Я хочу тоже. Можно?

– Ты что, в два часа ночи сюда попрёшься?

– Попрёшься! Сейчас нет работы. Завтра могу много спать.

* * *

К двум часам ночи на вокзале стало безлюдно, не хуже, чем в карантин. И «Перонас» закрылся. Было бы лето, возле бара ещё бы сидела толпа, но до лета оставалось три месяца, а температура успела упасть до нуля – не абсолютного, а всего лишь по Цельсию, но и его оказалось достаточно, чтобы всех разогнать.

– Я боюсь, – вдруг сказал Отто.

– Чего? – удивилась Юрате.

– Что белый поезд не едет. Тогда значит просто галлюцинация. Зря тебе рассказал.

– Если поезд к нам не приедет, – безмятежно улыбнулась Юрате, – из этого можно будет сделать только один верный вывод: что он не приехал сегодня. Но возможно был здесь вчера. Приедет ли поезд завтра, мы тоже не знаем. Но можем проверить. Или не проверять.

– Ты философ, – вздохнул Отто. – А я не философ. Простой человек. Мне надо поезд сегодня. Мы захотели, и всё получилось. Сейчас очень надо чудо. Мне и всем. Каждый день.

– Это да, – согласилась Юрате. – Нам надо! Но оно не обязано. То есть, они не обязаны. Чудеса.

– Всё-таки немножко обязаны, – упрямо сказал Отто. – Смотри, какие наши дела. Всё стало плохо. Это люди сами устроили. Выбрали так. Ein freier Wille, свобода… – он умолк и нахмурился, всегда от волнения забывал даже самые простые слова.

– Свобода воли, – подсказала Юрате.

– Точно. Свобода воли. Люди много раз сами выбрали сделать очень плохую жизнь. Карантин не первое. Но очень понятное. Как будто фонарь включили, и стало видно дерьмо. Теперь война. Не у нас, но она может быть начало большой беды. Но даже не это страшное. Смысла в людях не стало. Как будто нам больше не надо жить. Поэтому чудеса должны делаться. Чтобы мы могли хорошо продолжаться. Чудеса – это новый смысл.

– Да, – кивнула Юрате. – Оно, конечно, немножко сложнее устроено. Но по большому счёту ты совершенно прав. Не горюй, дорогой. Чего-чего, а чудес на наш с тобой век точно хватит. И твой белый поезд не галлюцинация. Даже если он не приедет сегодня, чтобы это нам доказать.

– Ты так думаешь?

– Я точно знаю.

– Тогда хорошо. Я говорил – чудо, смысл, и свобода воли. Это важное. Но правда, что я боюсь быть болтун и дурак.

– Не болтун, не дурак, – улыбнулась Юрате. – А визионер. Духовидец! Пошли, дорогой. На сегодня охота закончена. Не до рассвета же тут сидеть.

Она поднялась и пошла вдоль перрона. Отто не хотел уходить, но что делать, пришлось её догонять. Сказал:

– Я как будто не сдал экзамен.

– Да ну, прекращай, – отмахнулась она.

Повернула к ступенькам, ведущим с перрона на улицу, и тогда они оба услышали далёкий паровозный гудок.

– Сейчас не положено поезд. Не по расписанию, – почти беззвучно прошептал Отто. И сразу сам себе возразил, правда, мысленно, всё-таки думать на родном языке гораздо проще, чем говорить на чужом: нашёл чему удивляться, паровозным гудкам на вокзале, мало ли чего нет в расписании, это может быть товарный состав.

Но что бы Отто ни думал, он всё равно был уверен, что это именно белый поезд, потому что уже узнал – не гудок, который слышал впервые, а состояние, всякий раз охватывавшее его перед появлением поезда, предельно взволнованное и одновременно неестественно спокойное, словно эмоции придавили тяжёлой подушкой и оставили там бушевать.

Он стоял на перроне, смотрел на приближающиеся огни, яркие, но почему-то не ослепляющие, словно их показывали в кино. Видел, как зелёный, лиловый, розовый дым из трубы невозможного белоснежного паровоза постепенно окутывает вокзал, думал: «Всё-таки поезд приехал. Теперь Юрате знает, что я не соврал». Почему-то это казалось ужасно важным, хотя Юрате с самого начала не сомневалась в его словах. Ещё и его самого убеждала, что белый поезд – не галлюцинация, не пустая фантазия, не мираж.

Даже когда Юрате спрыгнула с перрона на рельсы и медленно пошла навстречу приближающемуся составу, Отто не испугался, даже не крикнул, не побежал за ней, не попытался спасти. Только стоял и думал: «Вот теперь она убедится. Теперь она убедится!» – как будто чтобы поверить в белый поезд, надо чтобы он тебя переехал, без этого – незачёт.

Потом случилось как минимум три события сразу. Может быть, больше, но эти три Отто смог с грехом пополам осознать и хотя бы отчасти запомнить, то есть пересказать словами себе. Как Юрате в последний момент ловко запрыгнула на метельник, и поезд её увёз. Как Юрате стала огромной сверкающей снежной горой, и крошечный поезд скрылся в её груди, как в тоннеле. Как оба, Юрате и поезд, исчезли, а разноцветный туман не рассеялся, а отступил, как в отлив отступают волны, обнажив пешеходный мост, рельсы, шпалы, перроны, провода, фонари, семафоры; словом, всё, чему на вокзале положено быть.

– Ну и что у тебя получилось? – весело спросила Юрате.

Только тогда Отто понял, что всё это время снимал. Как в его руках оказалась камера, он не помнил. Он вообще не был уверен, что брал её на вокзал. Но оказалось, взял. И достал, и фотографировал. И опять ни черта не вышло, как не выходило всегда. Только на этот раз все кадры были засвечены. Ярко-белая мгла. Раньше при попытках сфотографировать удивительный поезд у него получались обычные смазанные, но вполне реалистичные ночные снимки – кляксы света и темнота.

– Да, я не особо фотогеничная, – усмехнулась Юрате. – Ты вообще как себя чувствуешь, дорогой?

Он сказал:

– Непонятно. Немножко плохо. Но хорошо.

Иногда иметь небольшой словарный запас даже к лучшему. Можно не пытаться – всё равно ничего не получится! – объяснить, что ты счастлив таким невыносимым ледяным острым счастьем, от которого ноет не только тело, но даже его прозрачная тень. И в глазах темно не от слабости, просто им неохота видеть обычные вещи после того, как смотрели в разноцветный туман. И земля ушла из-под ног, потому что планета несётся в космосе со скоростью тридцать километров в секунду, а ты тут на месте застыл, как дурак.

– Значит, в порядке, – заключила Юрате. – Знаешь что?