Замечательный предел - Макс Фрай

Отто поднимает голову, смотрит в небо, словно в надежде увидеть Творца и сказать ему: «Ты давай там что-нибудь сделай! А то такими темпами скоро разнесут твоё творение в клочья, не останется от нас ни черта». Небо, понятное дело, безмолвствует. Оно плотно обложено тёмно-сизыми тучами, их пронзает узкий как лезвие, яркий голубой сияющий луч.

Господи, – думает Отто, – а это ещё что такое? Впрочем, вопрос не по адресу, ясно, что луч – дело человеческих рук. Его источник находится где-то здесь, в центре города, скажем, на крыше высокого здания, или на вершине холма[22]. Просто включили мощный прожектор то ли как знак поддержки, то ли как символ скорби, то ли решили наглядно продемонстрировать, что свет всегда побеждает тьму. Хотя кому от этого легче, – думает Отто. – Хорошее дело знаки и символы, но прожектор не отменит войну.

* * *

• Что мы знаем об этой книге?

Что книга (любая) – не средство спасения. Это было бы слишком просто. Не настолько хорошо мы устроились, чтобы книжками мир спасать. Но когда не видишь других вариантов, хватаешься за любую соломинку. Пусть будет хотя бы книга. Чисто руки (судьбу) занять.

Вильнюс, февраль 2022

К часу ночи все наконец разошлись, а Дана осталась в «Крепости». Артур не хотел идти без неё, но Дана его убедила. Дома кот и куница, чуткие и чувствительные, не стоит к ним в таком настроении приходить. Но бросать зверей одних до утра – не дело. Их надо как минимум покормить. А с Артуром звери отлично ладят. И с настроением у него по умолчанию всё в порядке. После смерти Пятрас разучился испытывать горе. Максимум может чуть-чуть за компанию погрустить.

В общем, Артур ушёл, Дана заперла за ним дверь на ключ и щеколду, разложила кресло-кровать, старое, но хорошее, легко раздвигается и довольно удобно лежать. Артур недавно привёз его от родителей – вдруг пригодится. И вот пригодилось, как в воду глядел. Для Даны Артуровские родители были чем-то вроде сказочных духов-предков: она никогда их не видела, но регулярно получала дары. Иногда она думала, нет никаких родителей, Пятрас-Артур их выдумал, а сам, уходя из бара, растворяется в темноте. Но это всё-таки вряд ли. Иногда Артур ночевал у Даны и оставался нерастворимым. Да и родители для духов-предков как-то подозрительно часто ему звонят.

Дана думала про Артура и почти улыбалась, застилая кресло-кровать всеми пледами, какие нашла. Уснуть сейчас вряд ли получится, но в конце такого тяжёлого дня даже горевать лучше лёжа. Если уж приспичило горевать.

Чего меня так накрыло? – думала Дана. – Война – это страшное горе, но в этом мире всегда идёт какая-нибудь война. Много войн, одна другой кровожадней и гаже, я давно это знаю, не вчера родилась. Что, теперь слишком близко? Страшно, что нам тоже достанется? Но я же на самом деле не боюсь ни черта. Нелепо было бы продолжать бояться смерти рядом с Пятрасом, который как хитрый сказочный трикстер её обманул. Вернее, договорился, что будет, как он захочет. Но это даже круче, чем просто перехитрить.

Дело не в смерти, – думала Дана. – А в том, что я люблю свою – нашу общую – жизнь. Хорошая получилась, как её не любить. А теперь от неё осталось так мало. У меня и вокруг, везде. Когда я в последний раз говорила, проснувшись, «спасибо» за ещё один новый день? Кажется, прошлым летом. Или в начале осени. Точно, в двадцать первом году, в холодном, как март, сентябре. А потом начало сгущаться что-то неописуемое. Какая-то совсем уж тошнотворная мгла. Я же, к сожалению, не шутила, когда сочиняла за Борхеса про множественность адов, где все опускаются ниже и ниже, и ниже, всегда есть куда.

Дело, – думала Дана, – в том, что всё оказалось напрасно, неуместно и зря. Даже «Крепость». Прежде всего – она. Я же долго была уверена, что весь мир постепенно становится лучше, раз тут снова возможны настоящие чудеса. Мне казалось, наша «Крепость» – только начало чего-то прекрасного, первая точка опоры, ну или не первая, а две тысячи семидесятая, или даже трёхмиллионная, и слава богу, этому новому, неизвестному, невероятному, но уже почти ощутимому для воплощения нужно очень много опор. Но никакая мы не опора, а всего лишь счастливая флуктуация, кратковременный сбой. Этот новый бравый взбесившийся мир нас задавит, не чумой, так войной, не войной, так возьмёт измором, уж придумает что-нибудь.

Все мои усилия, – думала Дана, – тщетны. Да и сколько там тех усилий – сраный подпольный бар. Ладно, не сраный, отличный бар получился, волшебная лавка с блэкджеком и марсианами, но это не помогло. Ничего оно не изменило; собственно, и не могло. Пока мы тут беспечно мешали коктейли и резали бутерброды, радуясь, что ловко всех провели, человеческий мир становился всё гаже, хоть вовсе на улицу не выходи. Болезнь не страшнее иного сезонного гриппа, искусственно организованная паника, на которую все повелись, и неминуемая расплата: бессмысленный карантин, пустые тёмные улицы, закрытые страны и города, полицейские облавы, конские штрафы за дыхание свежим воздухом, объявления на дверях магазинов «запрещено входить старикам», принудительная вакцинация непроверенной дрянью под расписку, что жертва берёт ответственность за последствия на себя, платные тесты, проверки, слежка, доносы, страх, тупость, трусость и всеобщая взаимная ненависть – от бессилия, от тоски, просто так. Даже логично, что эта тошниловка закончилась взрывами; странно, что только одну Украину бомбят. Чем они хуже прочих? Просто порвалось, где тонко? Впрочем, понятно, что это только начало. Кто их теперь остановит. Самый поганый из всех возможных достался нам вариант.

То есть, – думала Дана, – эта война по соседству просто стала последней каплей. Как будто весь человеческий мир громко сказал мне дружным, слаженным хором: «У тебя ничего не вышло, ты не нужна, поняла?» Наша «Крепость» ещё стоит, но я в неё больше не верю. То есть не верю, что смысл, который мне сдуру мерещился в ней и в нас, по-прежнему есть. Мы не точка опоры. С нас ничего не начнётся. Нечему начинаться в мире, где большинство населения хочет только мучить, принуждать, убивать.

Телефон в кармане тихонько звякнул. От Артура пришло сообщение: «Хищники сыты. Wish you were here[23], но ладно, главное, ты в принципе есть».

Дана написала: «Ты лучше всех в мире», – как отвечала Артуру почти всегда. Поколебавшись, добавила: «Я посплю, успокоюсь и приду к вам