Замечательный предел - Макс Фрай

– Моя объективная стабильность временно изменилась до совместимой с данным пространством, – и убедившись, что жив-здоров, даже голова не особенно кружится, поспешно уточнил: – На один обычный, примерно как в сбывшейся версии ТХ-19, человеческий день.

Перевёл дух. Подумал: ну я отжёг. Подумал: я псих, зато точно в рубашке родился. Подумал: слабоумие и отвага; очень точное выражение, не зря Аньов любил… Юрате любит так говорить.

Внезапно ему стало страшно. Точнее, его охватил необъяснимый панический ужас перед неведомой тьмой, готовой его поглотить. Но Миша сразу узнал этот страх и обрадовался. Лийс говорил, что человеческий организм с непривычки боится обладать объективной стабильностью зыбкого миража. Ну, значит, точно всё получилось, – сказал себе Миша (Анн Хари; что касается художника Мирки, он истошно орал: «Я закончу картину! Я закончу картину!» – на всё остальное ему было плевать).

Решил: это дело надо отметить. Пошёл на кухню, включил плиту, налил в джезву воду, насыпал кофе, который купил у Мити за настоящие деньги, случайно найденные в шкафу. Достал бутылку розе из Грас-Кана, принёс её сюда из какого-то смутного суеверия, сам толком не понимая, зачем. На всякий случай, ну мало ли, вдруг появится повод что-нибудь здесь отпраздновать. И вот подходящий момент! Сунул руку в карман, в кармане нашлась конфета из альтернативного, в смысле настоящего Вильнюса. Таскал её за собой уже чуть ли не месяц, домой и обратно, потому что не любил шоколад из ТХ-19, зато конфета была почти талисманом, её дала Юрате, Аньов.

А ничего так набор получился, – думал Мирка (Миша, Анн Хари), сделав глоток вина из Грас-Кана, запив его несбывшимся (сбывшимся!) кофе и откусив половину конфеты. Нормальный, кстати, был шоколад.

* * *

Вот это уже разговор, – сказал себе Мирка-художник, закончив картину, навскидку, часов десять спустя (здесь, по идее, нет времени, но никуда не девается привычка его отмерять, например, сигаретами на балконе, и сколько раз бегал в кухню попить, и голодом, от которого уже начинало мутить).

Так вполне можно жить, – согласился с ним (с собой, конечно же) Миша. – И погулять успею. И пообедать как следует, а потом повторить. И, кстати, по книжным лавкам наконец-то нормально, без истерической спешки пройтись.

Если я здесь не застряну, – подумал осторожный Анн Хари, – а спокойно, без спасательной экспедиции вернусь в ТХ-19 и выясню, что там тоже прошёл один день, как заказывал, а не пара каких-нибудь сраных столетий, как в тамошних сказках про фей…

И все трое закончили дружным хором:

– …ух я тогда развернусь!

Вильнюс, февраль 2022

Миша (Анн Хари) застыл на пороге «Крепости», заполненной по большей части знакомыми, но и незнакомыми тоже людьми. Огляделся. Вдохнул и выдохнул. Что здесь творится? К такому он не привык. Толпа – как раз ладно бы, бывают такие неудачные (но для Даны с Артуром очень даже удачные) дни, что ближе к полуночи можно усесться только на подоконнике, да и то если переставить оттуда на пол чужие сумки и рюкзаки. Но не в таком же, блин, настроении! Чёрт знает что. В баре «Крепость» главное – атмосфера, здесь всегда по умолчанию весело и легко, так что даже если придёшь смурной и усталый, это мгновенно проходит, стоит переступить порог. А теперь он чуть сразу не вышел обратно на улицу. И вышел бы, если бы это была не «Крепость», а любой другой бар. Что угодно лучше, чем царившее здесь ощущение, что всё пропало, погибло, закончилось навсегда. Но в «Крепости» были друзья, а друзей в беде не бросают. Даже когда они сами и есть беда.

Дана сказала, шагнув из-за стойки навстречу:

– Прости, дорогой. У нас сегодня невесело. А как ещё. Война, конечно, пока у соседей. Но мы всё равно захлебнулись этой войной.

Миша сперва ни черта не понял. Откуда вдруг взялись соседи, какая, к лешим, война? Он только что совершил невозможное, почти сутки провёл в несбывшемся Вильнюсе, закончил картину, обошёл ближайшие книжные лавки, книг набрал, сколько влезло в рюкзак, даже немного поспал (запредельное легкомыслие, но очень уж сильно устал); ничего, подскочил как миленький от будильника, выпил кофе у Мити, угостил его пиццей из ближайшего ресторана и сам вместе с ним пообедал (уже в третий раз), прогулялся до Бернардинского сада, а там у Беседки Сердец танцевали не тени, а настоящие люди, живые, как раньше, совсем! Его самого пригласила на танец седая дама с фиалковыми глазами; потом небось пожалела о сделанном выборе: Миша вообще-то вполне умел танцевать, но так охренел, ощутив теплоту её рук и услышав биение сердца, что ноги ей оттоптал и сбежал слишком рано, пока не умолкла музыка, потому что, – думал он, пока мчался вприпрыжку по городу, смеясь от счастья, содрогаясь от ужаса, – если эти танцоры, как раньше, растают, развеются ветром, утекут поземным туманом, мне не надо об этом знать.

И теперь ему хотелось орать дурниной, обниматься со всеми, кто не станет сопротивляться, напиться, в смысле молниеносно захмелеть от стакана глинтвейна и завалиться спать.

Но потом он, конечно, вспомнил, где находится. И весь остальной контекст. Это же ТХ-19, здесь всё время какие-то войны, психи несчастные, хлебом их не корми, лишь бы друг друга мучить и убивать. Одновременно он думал с присущей любому Ловцу прагматичностью: хорошо, что война у каких-то соседей, а не прямо здесь. И: какое страшное горе! – как всякий нормальный житель Сообщества Девяноста Иллюзий думает о какой угодно войне. И: да какая разница, что творится в вашей сраной реальности, ей вообще не надо тут быть! Наши ведьмы, платаны, танцы и портовые краны давным-давно должны были вас заменить.

Но мало ли что он думал. Мысли не имеют значения, неважно, чем занимается глупая голова, когда на тебя беспомощно смотрит Дана. Лучшая в мире девчонка. Старый друг, несбывшийся, но всё-таки сбывшийся – вот же она. Дане плохо, у Даны беда. Для неё сейчас эта реальность – единственная. И где-то совсем рядом война.

– У вас здесь всё будет отлично, – почти беззвучно сказал ей Миша (Анн Хари) на своём родном, не знающем лжи языке. Он нарочно так расплывчато сформулировал, чтобы отлично стало как минимум в «Крепости». А может быть, в городе Вильнюсе, в Литве, или сразу везде. Сегодня, неделю, два года, столетие, сколько получится. Никогда не знаешь заранее, на что у тебя хватит сил.

Говорить было не особо легко, но и