Замечательный предел - Макс Фрай

и скажешь себе: «Это был глупый сон». Или не глупый, прекрасный. Самый лучший сон на земле! Неважно. Раз на раз не приходится. Не получилось, подумаешь. Это же просто учебный процесс. В этой школе, друг драгоценный, учатся на протяжение многих жизней. Но у тебя выдающиеся способности. Поэтому вполне можешь справиться всего за несколько сотен лет.

– То есть, – сразу соображает девчонка, – можно в одну жизнь уложиться, если сдуру совсем молодой не помру.

– Ты живи, конечно, подольше, ни в чём себе не отказывай, – ласково говорит невидимое. – Заранее ясно, как тебе понравится жить! Гораздо сильнее, чем раньше. Так сильно, что даже без ужасов Шигестори на этот раз получится обойтись. Но если всё равно не успеешь, не беда, после смерти доучишься. Особой разницы нет. Собственно, наши встречи тебе на пользу только потому, что сон в достаточной степени похож на смерть.

– Для меня это самое трудное, – признаётся девчонка (Там Кин). – Когда всё не беда, что не вышло, потом получится, опоздать невозможно, как сложится, так хорошо. Мне, получается, не на что опереться. Не с чем сражаться, нечего побеждать. Я не умею решать задачи, которые можно и не решать.

– Так учись, – смеётся невидимое. – На то тебе целая новая жизнь. Ты умеешь плыть против течения. Но теперь течение – это ты.

– Это понятно, потому что красивое, – говорит девчонка (Там Кин). – Только, пожалуйста, если я проснусь и забуду, ты потом обязательно это мне повтори.

* * *

• Что мы знаем о смерти?

Что она неизбежна, и это не настолько плохая новость, как нам сейчас кажется. По крайней мере, далеко не для всех.

• Что мы знаем о смерти?

Что она – переход от одного иллюзорного состояния к другому, обычно такому же иллюзорному. Но пейзаж интересный по дороге показывают, полезно на него посмотреть.

• Что мы знаем о смерти?

Что знать нам о ней ничего не положено. Таковы условия текущей игры. Но я могу дать подсказку (и меня не шарахнет молнией): это только здесь и сейчас, в этой нашей (иллюзорной, спасибо) человеческой жизни так много страха и боли, так мало (совсем нет) любви.

Вильнюс, никогда

Мирка (Миша, Анн Хари, невозможный художник из синего дома по прозвищу Казимир) сидит на своём балконе, курит и смотрит на улицу, где прозрачные сумерки то ли вот-вот рассеются окончательно, то ли только что начались. Он совсем недавно пришёл сюда из реального (якобы) Вильнюса, а перед этим в Вильнюс из Лейна, из немыслимого в несбывшееся с пересадкой в ТХ-19; на самом деле, смешно. Примчался, толком не позавтракав в Лейне, не пообедав в Вильнюсе, рвался закончить картину, а теперь пришёл и сидит, потому что картина такое дело, с ней бесполезно спешить. Сперва надо прийти в рабочее настроение. Да просто в себя самого для начала прийти!

Это, конечно, фигня получается, – думает Мирка. – Рисовать раз в неделю по чайной ложке чуть ли не хуже, чем просто никак. Только начал, и сразу стоп, время вышло, ты опять в ТХ-19, нет, не получится сразу вернуться назад. Чтобы нормально работать, надо проводить здесь хотя бы весь день, как тогда получилось с Лийсом. Только лучше без Лийса. Невозможно сосредоточиться, когда по дому мечется взволнованный искусствовед. С Лийсом надо шататься по барам. У эль-ютоканцев к посещению баров какой-то особый талант. Рядом с ними быть пьяным не скучно. И не хочется спать. И разговоры кажутся самыми важными в жизни, как будто какой теперь станет Вселенная, именно нам решать. Но главное даже не это. А то, какой радостью всё наполняется, когда эль-ютоканец заходит в бар. Это как ребёнка на карусели умножить на бесконечность. И вместе с ним кружиться и хохотать.

Ну тоже хорошее дело, – думает Миша (Анн Хари). – Надо нам с Лийсом как-нибудь снова здесь встретиться и по барам пройтись. И выпить как следует в «Крепости»; удивительно, кстати, что мы до сих пор ни разу там не совпали, он говорил, что и летом, и осенью регулярно туда заходил. И собственно в Эль-Ютокане, где ещё и шататься по барам. И в Лейне не помешало бы, если, конечно, удастся заманить его в Лейн. Эль-Ютоканским искусствоведам у нас не особенно интересно. Эти засранцы считают, в Сообществе Девяноста Иллюзий не настолько крутые художники, чтобы тащить их картины в музей. Чёрт знает, может, они и правы. Мне до сих пор вроде всё нравилось; ну, странно было бы придираться, когда видел так мало, что толком не знаешь предмет. Но, кстати, дгоххи за всю историю ни разу из наших картин не вываливались, мы с Сашкой первые, у кого получилось, а это о чём-то да говорит.

Ладно, – думает Миша (Анн Хари), – их музейные дела меня не касаются. Хотя при случае хорошо бы его расспросить, по каким критериям отбирают картины. Почему, например, я «великий художник»? И кто ещё по их меркам «великие»? А кто не «великие»? Как различить? Или это как со стабильностью? Надо быть эль-ютоканцем, чтобы её увидеть и подкрутить?

Вот «подкрутить стабильность» мне сейчас пригодилось бы, – думает Миша (Анн Хари). – Силой слова тут надолго задержаться не получается, хоть тресни, не выговаривается, а я, такой хитренький – оп-па! – и подкрутил!

Стоп, – думает Мирка (Миша, Анн Хари, но эта идея явно художнику принадлежит). – А если говорить не «я тут на день задержался», а что стабильность слегка подкрутил? До совместимой с пространством, или как это называется… А способ, похоже, вполне рабочий! По крайней мере, думать об этом легко. Не вызывает внутреннего сопротивления. Только надо точно вспомнить, как Лийс формулировал. Чтобы не налажать.

* * *

Мирка (Миша, Анн Хари, который, между прочим, в шоке от этой затеи, он осторожный, прагматичный Ловец, за всю карьеру только один раз всерьёз нарушил правила техники безопасности, и мы знаем, чем это кончилось, точнее, не кончилось, а продолжается прямо сейчас, вот здесь) прошёл с балкона в квартиру, встал рядом с картиной, то есть примерно там, где стоял, когда слушал объяснения Лийса, потому что память такая смешная штука, никогда не знаешь заранее, что ей может помочь, но вернуться на прежнее место иногда помогает. И запах, – думал он, уткнувшись носом в палитру. – И тактильные ощущения, кстати, у меня же тогда все руки были в краске измазаны, вот и надо их перепачкать сейчас.

Неизвестно, что именно помогло, однако в итоге он действительно более-менее вспомнил формулировку. И сказал, содрогаясь от