Веревочная баллада. Великий Лис - Мария Гурова

мне не приходилось отворачиваться. Больше всего я боялась, что однажды увижу с ней Ламеля. Но Мот спала одна: мне было обидно за нее и радостно за себя. Я все чаще видела ее покои, чем мир снаружи, и все чаще ее жизнь становилась похожей на мою собственную».

– Феи же предсказали! Они имели в виду!.. – забушевал Бацифаль, но остальные марионетки на него зашипели.

– Неугомонный! Дай послушать! – пихнула его под бок Либертина.

– Ты молодец, Бацифаль, что догадался, но дай возможность другим слушать без комментариев, – попросила Сола.

– «Мы повзрослели настолько, что я сбивалась со счета лет. Лишь именины Мот подсказывали мне, как резво несется наша жизнь, исколотая иголками и пропитанная слезами. Иногда наша тоска была такой же единой, как тела в утробе, и я слышала, как сестра плачет со мной в унисон. Молодой осенью я смотрела глазами Мот на то, как становлюсь провидицей. Ламель спорил с королем о доле рыцаря Рошана. В их бесконечных перипетиях и спутанных суждениях Мот я уловила мысль: Рошан, отправленный королем удерживать крепость, был предан одним из баронов и сейчас бился почти один против двух армий. Ламель рвался на помощь другу, но король был убежден, что следующий удар придется на Малахитовый двор. Я слышала:

– Со всей любовью к Рошану говорю, что его жертва не станет напрасной. Мы все снесем и отомстим, но мне нужны все мои рыцари.

– Если бы тебе воистину нужны были мы все, ты бы отправил за Рошаном, государь.

Стук сердца Мот заглушал все прочие перешептывания. Я приникла к зеркалу.

– Я не даю тебе такого приказа, напротив, созываю знамена. Но знай, что никто тебя не остановит, если пожелаешь уйти к Рошану. Я не посмею мешать тебе быть рыцарем, – изрек король, а в ответ получил короткий поклон Ламеля.

Я бы смотрела на него дольше, но все вокруг застлали слезы Мот. Я плакала тоже – от невысказанного счастья. „Путь Ламеля лежал через мою башню, – твердила я, совсем ничего не знавшая о расположении земель и крепостей“. Я больше не смотрела на Малахитовый двор, все, что я могла созерцать в зеркале, стало несущественным, превратившись не более чем в пятна, мешающие разглядеть суть. Отныне я смотрела в окно. Время, такое рыхлое и болотистое обычно, теперь бежало быстрее ручья: я наконец узнала, что в лесу напротив снуют зайцы, а в озере плещется рыба. Я всматривалась в мир своими глазами, и в один из дней он меня не разочаровал. У берега остановился пегий конь, и Ламель спешился. Он осматривал ладью. Мой самый важный миг в жизни был прерван криками. Они звучали не снаружи, а внутри – в самом зеркале. Неведомой силой воли я заставила себя оторваться от подоконника и побежать на зов. Мот наблюдала ужасное: весь ее дворец заполнился криками, кровью и насилием. Она смотрела, как полчища оскалившихся врагов убивают ее слуг, рыцарей и короля. Мы обе увидели занесенный меч, и только я отвернулась. Послышался забытый звук – шаги по лестнице. Мы встретились».

Марионетки слышали, как в голос Солы врывается цоканье копыт. Они гневно сопели и поглядывали на Бацифаля, однако в самый напряженный момент ворвался совсем неожиданный гость – храп Женераля. Орсиньо треснул его по предплечью, и тот переполошился.

– Простите, но какое уныл… Право, соснул самую малость, что вы, меня тем попрекать вздумали?! – стряхивал он с себя руки Орсиньо, который уже не на шутку его тормошил.

Сола терпеливо вздохнула и снова склонилась над буквами.

– «Он извинился, не переступив порог. И послышалось, назвал чужим именем.

– Миледи, простите, я обознался. Если бы я знал, что вы тут одна… Если прикажете, я немедля вас покину.

Что он такое говорит? Я только что видела убийства, падение королевства и, возможно, смерть сестры, но страх обуял меня, только когда он попятился.

– Прошу вас, нет! – я бросилась к нему навстречу. – Я ждала вас целую вечность! Только не уходите сейчас!

Ламель удивился моей пылкости.

– Вам нужна помощь? Вас держат здесь силой? – спросил он.

– Да, но ради моего блага. Я не могу покидать башню, если желаю жить. И ко мне никто не приходит. Я очень рада вас видеть.

– Понимаю, миледи, но тороплюсь на помощь другу, потому задержусь лишь на ночь, если позволите. Меня зовут сэр Ламель…

Последние два слова мы произнесли хором. Я все ему рассказала, объяснила, откуда знаю его имя, как появилось озеро и почему мы с Мот одинаковы. Он был внимательным слушателем, а я не говорила с людьми много лет. Когда он дослушал, попросил показать ему, что сейчас происходит в Малахитовом дворе. Не желая туда идти, намеренно сидя к зеркалу спиной, я все же поднялась. Я боялась позвать Мот и увидеть только ее бездыханное тело, как, клича нянюшку и родителей, видела их могилы. Но Мот оказалась жива, и мы оба выдохнули. Пленница. Я поняла, как мы внезапно обменялись судьбами. Тогда я завершила свой рассказ и предрекла:

– Рошан мертв, если и короля разбили. Но вы еще сможете им всем послужить.

– Как?

– Дождитесь своего часа. Не знаю почему, не знаю как, но вижу, что, уснув здесь на многие столетия, вы проснетесь в нужный час. Ваш меч еще сразится за идеалы Эльфреда.

Ламель молчал. И он мне верил».

– Хах! Ну, тут девка ему наврала, – усмехнулась Фанфатина.

– Вот до этого не врала, а тут вот решила для красного словца, что ли? – вступился за леди Бацифаль.

– Дак помер ваш Ламель бесславно, едва проснулся, – отмахнулась она веером.

– Так уж и бесславно: сразил Мытаря, спас мастера и маленькую Розину! Да мы ему должники до скончания времен! – не выдержал и Орсиньо.

– У вас споры горячее, чем после повести «Рошан, преданный рыцарь», – посмеялась Сола. – А я все же прочту дальше. «Он спросил, желаю ли я что-то взамен за неудобство. Под этим придворным словом он подразумевал необходимость расположить его на века в моей башне. Я бы назвала это мечтой. Но предложила.

– Это не условие, но просьба. Я устала от одиночества и бесполезной, бесплодной жизни и мечтала бы стать матерью до того, как умру. Подарите мне дитя.

Мы прожили вместе год, из которого девять месяцев я ходила на сносях. Он добывал нам еду, плел корзину вместо люльки, расспрашивал меня о пророчествах. Я достала заготовленный платок, расшила его узором и заверила: „Покрывало укроет тебя от времени. Под ним его ход остановится“. Оставшиеся два месяца были посвящены вышивке на пеленках – писала на них историю