Истина лисицы - Юлия Июльская

– Ну даёшь, – отсмеявшись, ямабуси утёр слёзы со своего ещё больше покрасневшего лица, хотя до этого Хотэку был уверен, что такое невозможно. – Волшебный веер! Нет-т-т, если и есть волшебство – оно в нас. Но для тэнгу это обычное дело. Как дышать. Как для тебя крыльями махать. Никогда никто не думал, что это волшебство. Это просто мы.

– Ага, конечно, – проворчала Норико. – Единственные тут заперлись на своей горе и забрали себе всё небо. Никакого волшебства и исключительности.

Хотэку настороженно обернулся на неё, затем на ямабуси, но того бакэнэко вроде бы только забавляла.

– Кошки! – воскликнул он. – Видишь, какие заносчивые? Потому мы и сидим здесь. Кошки невыносимы в своей гордыне. Ходят, убивают всех подряд – говорят, «провожают», ха! Они обещают покой после смерт-рт-рти, а мы ищем покой здесь. И нашли его на Торияме.

– Покой? – Норико тоже повысила голос. – Да к вам ни одна кошка в здравом уме не поднимается, такой здесь покой!

– Ты поднималась! – воскликнул тэнгу.

– И меня швырнули отсюда!

– Не со скалы!

– Так я бы разбилась!

– Ой, – он махнул рукой и широко улыбнулся. – Все мы знаем, что бакэнэко отлично летают бабочк-чк-чками или пчёлами. Или кем ты тогда к нам попала.

– Червём или пауком, – парировала Норико. Хотэку никак не мог поверить в то, что она действительно сейчас сидела и пререкалась с главным из ненавистных ей тэнгу. Похоже, ей совсем надоела эта жизнь… – Я не люблю крылатых.

Хотэку взглянул на неё с недоумением, даже с толикой обиды, и только потом понял, что она смотрит прямо на него. Он тут же отвернулся и стёр это выражение со своего лица.

Ямабуси улыбнулся ещё шире, а Норико смущённо добавила:

– Насекомых. Не люблю крылатых насекомых и не трогаю их.

– Уверен, что видел, как ты бегаешь за бабочкой, – задумчиво протянул Хотэку.

– И что? Ты всех убиваешь, за кем бегаешь?

– Ну… да?

Норико оглянулась на ямабуси – тот всё так же широко улыбался и молчал.

– Ну вас. – Она встала и направилась в дальний угол пещеры.

– Ты куда? – усмехнулся Хотэку. – Стой, я понял, никаких насекомых!

– Ничего не слышу, подожду тебя здесь. – Она демонстративно улеглась в самом тёмном закутке и отвернула мордочку.

– Своенравная, – заключил ямабуси.

– Этого у неё не отнять, – подтвердил Хотэку.

– Ты понял? Не волшебство это всё, а природа наша. А тебе её и не надо, у тебя такие крылья вымахали – без веера упр-пр-правишься.

– Но вы летаете быстрее меня, – задумался Хотэку. – Могу ли я так же?

Отшельник склонил голову и моргнул, пристально глядя.

– Не надо. Не стремись быть тем, кем не являешься. В тебе есть собственное сердц-дц-дце и собственные силы. Ты не тэнгу, ты – ханъё. Отчасти наш, но отчасти дитя народа Ватац-ц-цуми. И притом ни тот ни другой. Нигд-гд-где ты не был своим, потому что таких, как ты, и нет больше.

– Единственный ребёнок тэнгу и человека?

– Всё так. Мы, как видишь, не покидаем Торияму. Или почти не покидаем. Некоторые иногда ищут лучшей жизни, забывая, что место этого не решит-т-т, но… В своё время один из моих предшест-ст-ственников запретил тэнгу создавать семьи с людьми. Да и с другими ёкаями тоже.

Хотэку нахмурился: эти устои были так похожи на их собственные, но к чему они привели?

– Это именно то, от чего мы хотим избавиться в Шинджу. Такие запреты плодят ненависть, вы так не думаете?

– Шинджу и Торияма – два разных мира. Не суди по мне обо всём народе и не жди, что твой отец будет так же радушен. Да и я, – он усмехнулся громко, звонко, как смеялся до этого, – сегодня в хорошем расположении духа. Приди вы вчера, когда меня так сильно расстроил обед, – я бы говорил с вами совсем инач-ч-че.

– Так вот чему мы обязаны таким приёмом… – прищурился Хотэку. – Хорошему обеду?

– Именно. – И ямабуси вдруг посерьёзнел. – Мы живём особняком от остальных, потому что мы быстрее и сильнее прочих. Наши силы когда-то хотели украсть, использовать, пытались даже поработить нас. Может-т-т, Шинджу как место и ничего, но мы видели, что было с ёкаями, кому не посчастливилось оказаться на острове десять веков назад. Мы видели, что этому предшествовало и что было после. Мы видели слишком многое, чтобы желать контакт-кт-ктов с чужаками. И я не жду, что ты поймёшь это, но тебе нужно это принять.

– Даже если я думаю, что вы заблуждаетесь?

– Особенно если думаешь, что мы заблуждаемся. Легко принимать чужие взгляды, когда ты их разделяешь. Гораздо сложнее принять их, когда они противоречат-т-т собственным – оставить право другим жить по отличным от твоих уст-ст-стоям, когда ты считаешь их совершенно неправильными. Мы это выбрали для себя. Тебе это выбирать не нужно, только принять чужой выбор и позволить тем, с кем ты никогд-гд-гда больше не встретишься, – я надеюсь! – жить, как им угодно.

Самураев учили иначе: есть нерушимые правила и законы и их нужно соблюдать. Есть традиции, их тоже нужно соблюдать. А если кто-то на Шинджу отличается или его поведение идёт вразрез с общим укладом – его необходимо наказать и вернуть на истинный путь. Таковы порядки.

То, что Хотэку слышал сейчас, было чем-то совершенно новым. И всё же это новое ему нравилось. Он пока не знал почему, но он об этом ещё обязательно подумает. И не единожды. Возможно… Возможно, это значило, что и ему необязательно следовать чужим правилам, которые ему не нравятся. Пока эта идея разительно отличалась от всего, чему он научился, и всё же манила своей смелостью.

И вновь пещеру наполнил неразборчивый клёкот. Хотэку обернулся на звук и увидел, как Хомарэ, их проводник, сейчас сопровождал другого тэнгу. Все они были между собой похожи: в пёстрых одеждах, красные донельзя, с длинными носами и веерами. Но Хотэку всё же их различал. Не по лицам, увы, просто на ямабуси было побольше одежд и его веер был учива, а у остальных – складные боевые сэнсу. А Хонарэ всё ещё таскал с собой катану Хотэку, и только так он его распознал.

– О, вот и они, – ямабуси вытянул руку и жестом подозвал нового посетителя. – Риота, твой, Хотэку, отец.

Риота послушно подошёл, но был явно недоволен и ничего не понимал. Он вопросительно посмотрел на монаха, тот что-то ему сказал, и он бурно начал возмущаться в ответ. Интересно, что сделал бы Мэзэхиро, если