В Россию с любовью - Сергей Анатольевич Кусков

в атаку, чтоб не молчать. — Мы помирились, а потом. Я просто сделал шаг к ней, и…

— Обожди, Сашенька, успеется! — подняла вверх руку матриарх. — Сейчас, дожарю, и начнём. Ты ж не спешишь на учёбу, как некоторые?

— Никак нет, тащ старший сержант! Вы ж старший сержант?

Хозяйка рассмеялась.

— Да, так и не выросла больше. Словно дитя малое в рядовых осталась, хотя на Настьку посмотри — полковник! Звания они на всю жизнь, и даются исключительно за службу государыне, а не церкви. Только обращение принято «госпожа». «Госпожа старший сержант».

— А я как сказал? — нахмурился я.

— А вот и я спрашиваю, а как ты сказал? — Её голос посуровел, но я чувствовал нотки веселья. Она играла мной, как котёнком, забавлялась, и только поэтому у неё было хорошее настроение. Впрочем, оно у неё ХОРОШЕЕ, а это уже даёт повод смотреть на мир с оптимизмом.

Я пожал плечами.

— Не знаю, матушка. Вырвалось что-то.

— Ну вот, готовы. Это были последние. — Она не стала продолжать тему обращения, но, я почувствовал, могла. Переложила оставшиеся оладьи со сковороды на поднос, отключила плиту и отставила сковорчащую сковородку в сторону. Вытерла руки о передник, который затем сняла и повесила на гвоздь на стене около. Оказалось, одета она в пусть не роскошный, не сексуальный, но стильный деловой костюм, присущий руководителю среднего звена, какому-нибудь генеральному директору средней строительной фирмы. Только платок на голове всё портил, ну да бог с ним — для данного помещения это обязательный атрибут.Тут как раз закипел чайник, и она взяла его в одну руку, в другую поднос и перенесла это всё ко мне, на стол обеденный. И села напротив.

— Угощайся, Саша. Чай. — Указала рукой на заварник. — Ромашка. Чабрец. Мята. Травы. — А это на травяное соцветие около — коробочка с многочисленными отделами, где по чуть-чуть были распиханы молотые травки. — Я, вот, чабрец люблю. Успокаивает. — Она принялась наводить себе, отлив в чашку из заварника и накидав туда разных травок.

— Тогда от ромашки не откажусь, — повёлся я и тоже принялся заваривать — чашка для чаепития была заботливо подготовлена и стояла на специальном подносике.

— Если горячий не пьёшь — вон вода в графине, можешь разбавить, — кивнула она на стол кухонный, что за печкой. — Но только после, как ромашка заварится.

— Благодарю, матушка. Лучше горячий. Мы ведь не спешим?

— Ну, я — так нет. А ты — от тебя зависит. Но не советую. Вы, молодёжь, всё спешите, спешите, но не успеваете. А как спешить перестаёшь — так сразу и успевать начинаешь!..

Интересная отповедь. А она к чему?

— Оладьи лучше со сметаной попробуй, — указала ладонью на соответствующие плошки. — Или с мёдом. Мёд у нас хороший, с собственных монастырских пасек. Такого в продаже нет.

— Обязательно, матушка.

— И сметана тоже. Утром из под коровы. Сливочки ещё.

Что скажу, оладьи были божественными! Как и мёд. Да и сметана не магазинная, отнюдь. Густая, жирная — точно что сливки, а не сметана. И когда я отдался греху чревоугодия и потерял бдительность, она ударила:

— Значит свой ты, из России? Не англицкий, не мереканский, не немец какой?

— Ну, так… — Я развёл руками, не в силах ничего сказать — а чего говорить? — Как есть, матушка. Свой. Российский.

— А кто президент сейчас? Путин?

— Путин, — кивнул я, холодея внутри… Но было уже поздно… Да и по большому счёту всё равно. Не знаю как, но я будто чего-то подобного подсознательно ожидал. Потому не столько испугался, сколько удивился. Именно удивление во мне превалировало, а не испуг.

— Долго он, — удивлённо покачала она головой.

Я пожал плечами, решив, как Пачкуля Пёстренький, ничему больше не удивляться. В принципе. И так уже через край.

— Старенький он уже, факт. Но такие люди если уходят, то только оставив страну на преемника, как императоры в эпоху Антонидов. Или же вперёд ногами, если такового назначить не успели. Его патрон на него страну оставил — болен был. А он, видать, ещё не решил кому. Да и война идёт…Страшная война!..

— Про войну не ведаю — расскажешь! — заблестели её глаза.

— Расскажу, — согласился я. — Если сразу не убьёте.

— Так хотели бы — уже б, — заулыбалась она. — Да ты не боись, не боись. Ешь, кушай, Сашенька. Хорошие оладьи, домашние, при тебе жарила. И когда кушаешь, страх и нервенность притупляются, а оно тебе надо, бояться? Чего меня бояться, добрая я!

С этим бы я поспорил, да чувствую, это последнее, что мне нужно.

— Конечно, матушка. — И я продолжил трапезничать.

Немного помолчав, она снова спросила:

— Хоть что-то помнишь?

— Про себя нет, матушка, — покачал я головой. — Про других — помню. Но не всё и не всех. И не выборочно. А просто что-то приходит, само. А что-то нет. Как правило, что-то общее, со мной лично не связанное. Путина, вот помню. Без подробностей, просто что такой есть. Был. И примерно как выглядит. Ельцина помню, алкаша чёртова. Прапорщика, что нас, зелень, в армейке гонял — помню. Многие вещи помню. А вот когда воспоминания касаются меня или близких — как отсекает.

— А служил-то где? — налились интересом её глаза.

— ВДВ. Десант. Это когда…

— Знаю. Знаю, что такое ВДВ, Сашенька, — грустно вздохнула она. — Чай, и оружием умеешь обращаться?

— А как без этого? — оскорблено нахмурился я.

— И с Настькой дрался, технику показывал, тоже оттуда?

— Скорее всего. Воспоминания, говорю же, не цельные, матушка. А дрался я с Марьей, Горлица просто рядом стояла.

— Верно, рядом стояла… — потянула патриарх. — Да ты кушай, кушай!

— Да я кушаю, я, кушаю! — Старушка начала выводить из себя и бесить. — … Матушка!

— Хорошо кушай! — кажется, она это делала специально. Ибо выбешенный человек легче идёт на контакт и говорит то, что не нужно. От этой мысли я пришёл в себя и мысленно дал себе пощёчин. — Да и… Тебе после болезней всех твоих восстановиться надо будет. А после этого на рывок силы ой какие потребуются. А тут домашнее — даже в дворцовой кухне такого не готовят. Не такое.

— Рывок? — не