Либеллофобия - Н. Мар

захотелось найти адъютанта: лодыжки что-то заныли и всё такое.

— Есть у тебя хоть какие-то принципы, исчадие ада? — процедила она.

— Мыть руки перед едой.

Оставшись один, Бритц защёлкал настройками душа. Из-за экономии воды и гидриллия эзеры применяли технологию, от которой только выигрывали. Струи песка, многократно перемолотые, увлажнённые паром, получались нежнее минеральных вод. Освежали, очищали кожу и полировали шрамы. Нельзя было только открывать глаза, пока вокруг металась пыль. Во влажной дымке на ягодицу маршала легли тонкие пальчики.

— Даже не вздрогнул, — разочаровалась Маррада и сжала руку, впиваясь ногтями. — А если это не я, а Игор?

— Игор даже себя не трогает.

Маррада ступила на трап его душевой прямо в ажурном боди. Кайнорт скользнул костяшками пальцев по маковкам её сосков через ткань и отключил песок, чтобы открыть глаза. Они стояли в горячем тумане, пересечённом софитами читального зала. Кружево на боди пропиталось паром, и стало видно всё, что было преступлением скрывать. Маррада подрагивала, как перед выходом в прямой эфир.

— Тебе холодно? — рой-маршал прижал её к себе, но только обострил мандраж.

Возбуждение эзера невозможно было игнорировать.

— Нет, я… не могу больше терпеть.

Маррада приподнялась на цыпочках и зажала его плоть между своих ног. Целовала изрезанные фрином губы, двигала бёдрами, тёрлась ажуром ластовицы. Кружево стало скользким, горячим. Он всё твёрже, она всё мягче… Кайнорт откинулся к стене, чтобы не упасть, и оттянул Марраду за локоны, открывая шею для поцелуев. Завёл её руки за спину, прижимая к себе: сильнее, ритмичнее. Пульс их тел внезапно сбился. Маррада вдохнула туман, в котором поднимались запахи возбуждения, и хрипловато застонала. Под ластовицей пульсировал эдем. Она не ожидала от себя… вот так… не снимая боди. Ещё не придя в себя, почувствовала, как Кайнорт мягко тянет её за волосы вниз. Теперь была его очередь. Маррада послушно опустилась на колени, туда, где туман окутал её теплом и густым запахом феромонов.

Не спеша — дразня эзера кончиками губ и языка — Маррада расстегнула крючочки на боди и освободила грудь от кружев. Мышцы на животе Кайнорта дрогнули: он шумно выдохнул, предвкушая. Поиграв для затравки пальчиками на своей груди, Маррада приподняла её так, чтобы устроить любимую плоть в ложбинку. Побаловала ещё. И обхватила губами. На этот раз нетерпеливо и по-настоящему. Пальцы на её затылке сжались, направляя и требуя больше. По разгорячённой щеке скатилась капля. Пот или слеза — не имело значения, пока оба не на вершине. Иногда она всплывала на поверхность, чтобы вдохнуть. И поцеловать влажно и медленно. И окунуть его в себя снова.

Эти моменты, она чувствовала, нравились Кайнорту больше всего. Одно это — пик его удовольствия, ощущение, что она может стать для искушённого минори острым кайфом, хоть на минуты, — возбуждало хлеще всех сокровищ мира.

— Ты красивый, когда счастлив, — прошептала Маррада, скользя вверх по его телу своим, пока Бритц ещё подрагивал, откинув голову.

Они стёрли остатки водно-песчаной пыли с тел. Кайнорт переодевался в чистое, с сожалением ощущая, как пропадает болеутоляющий эффект оргазма. Энергичные поначалу, движения замедлились, и новые кеды он шнуровал уже с трудом. Ссадины, наспех заклеенные швы и пухлые кровоподтёки опять жгли.

— Ты не должен вот так бросаться в гущу боя, — Маррада царапнула его синяк. — Для этого у тебя есть Ёрль, да и Берграй, в конце концов. Он дрался дольше, но его спина не похожа теперь на драную…

Она осеклась, почувствовав пальцы на своём подбородке.

— Сделаем вид, что твой рот не произносил, что я чего-то не должен…

— Кай, да я просто…

— … но остановимся на том, что ты уже успела где-то раздеть Берграя.

Маррада впилась ногтями ему в руку, чтобы отпустил.

— Кай. Кай, перестань! Ты раньше не был так ревнив.

— Раньше я не был с тобой честен.

Он вернулся к своим шнуркам.

— Мы всё ещё вместе? — спросила бабочка.

— Вместе.

— Ты меня любишь?

— Маррада, мне нужно больше времени. Чуть больше, пожалуйста. Не вижу к этому препятствий: это ведь уже случилось когда-то.

— Что же тогда было там? — она махнула на душевую, где остывал туман. — Ты был не против, что я ветрена, когда мы обманывали Берграя, кувыркаясь по отелям. Ты любил меня такой!

— Ты спросила о той любви, что была, Маррада. После инкарнации она не может быть той же самой. Той нет. Я не знаю, сколько дней потребуется, но точно знаю, что способен всё вернуть. Пока достаточно, если твоих эрогенных зон буду касаться только я. Или доктор, — он задумался и добавил мягко: — Ну и ты сама, когда думаешь обо мне.

Они вышли в холл, пропахший старыми переплётами.

— Продолжим в постели? — Маррада ущипнула эзера за порез на челюсти.

— Нет, мне нужно заниматься шифром.

— Ну-ну.

Она не потрудилась объяснить, что значило это «ну-ну», покинула читальный зал и хлопнула дверью.

Глава 18

Я не пойду к насекомым

У лица сновали брыски. Болотная мошкара, которую мы поджигали, когда вечерело. А поджигали так: хлопнешь по брыске — и её животик вспыхнет тусклым трепетным огоньком. Никогда не знаешь, какого оттенка: то алым, то золотистым, то бирюзовым. Костров партизаны не жгли. А блесклявок берегли как зеницу ока.

Прямо сейчас я не могла хлопнуть брыску: одна моя рука цеплялась за мох на древнем истукане, а другая скребла по склизкой трухе. Я пыхтела и прижималась щекой к деревяшке. И думала только о том, как достать яйцо на башке истукана и закончить испытание. Снизу покрикивал атаман.

— Ула, левой выше! — гаркнул Волкаш. — Правая болтается. Подберись, ветошь!

Ула — это я. Это меня он чихвостил. И не было сил шевелить губами. Оставалось только проворачивать в мыслях сценарий, где я отвечала: метко, хлёстко. А до яйца — ещё метра три вверх по истукану.

Это был экзамен для тех, кто изъявил желание остаться в отряде. Болен ты или ранен, устал или вообще девчонка — на исходе десятого дня будь любезен доказать, что выдержишь. Иначе больше не пустят в тёплое чрево землярки — и опять ползи, ковыляй по измазанным сажей пустошам, от хутора к хутору, с протянутой рукой. Пока не издохнешь.

Истукана Волкаш будто нарочно выбрал самого кривого и трухлявого. Хотя почему «будто»? Шчеров презирали на болотах, и Баушка Мац