Город с львиным сердцем - Екатерина Звонцова

к нему. Губы дрожали под этим взглядом. Казалось, так больно не было, даже когда брат умирал на руках после самума. – Дай. Ты ведь даже не знаешь, что делать, а я знаю. Или…

Харэз всё смотрел в его глаза. Но спустя мгновение покачал головой. Не знает. Меж его пальцев сильнее засочилась кровь.

– Если сделаешь ей что-то, – тихо прохрипел он, – я всё равно рано или поздно до вас доберусь, и это будет уже другая встреча. Я буду преследовать тебя. Пока не убью. Мы не выбираем жертв, но я позабочусь, чтобы ты достался мне. Подумай хорошо, малыш… – в углу его рта лопнул пузырёк крови, – лучше тебе меня прикончить.

Мальчик касался смуглой шеи клинком, но, казалось, ощущал холод и пальцами. Он снова трусливо, унизительно задрожал под взглядом, где клубилась уверенная пустота. Да, не стоило надеяться, что Харэз лжёт. Он не лгал. Клинок лёг на широкое плечо – так возлагали оружие графы, имевшие право посвящать в рыцари и сносить головы. Осталось нанести удар. Клинок острый, он справится быстро, нужно только правильно замахнуться и…

– Зан, нет! – раздалось совсем близко. – Не трогай его… пожалуйста.

Он медленно обернулся. Рика стояла прямо за спиной. Видимая, осязаемая, она смотрела не на него – только на Харэза. Правая бледная рука крепко сжалась в кулак, и оттуда лился знакомый свет. Болталась длинная цепочка, снятая с шеи.

Мальчик ждал, что Харэз, чьё лицо побледнело и перекосилось от боли, станет отговаривать её, но он только покачал головой, а потом низко её опустил: знал, что не сможет. Мальчик взглянул на ножи, которые, как обычно, крепились у Рики к поясу, и дурнота накатила с новой силой. Всё время, что они говорили, Рика могла просто сбежать. Могла подкрасться и убить. Это ничего не стоило, это было бы хорошо для всех.

Она поняла. Слабо усмехнулась – потемнели почти затянувшиеся шрамы в углах рта.

– Я легенда о герое, Зан. Не о трусе, не о подлеце. Забирай то, что нужно, и оставь нас в покое. Если ты правда кого-то спасёшь этой ценой, я буду рада.

Рика прошла вперёд, опустилась с Харэзом рядом и прижалась виском к его плечу.

– Нет, – всё-таки прошептал он, но она уже вытянула правую руку и разжала ладонь.

Едва пальцы мальчика коснулись кулона, как в воздухе мерцнула яркая красная вспышка. Он зажмурился, а когда открыл глаза, двое лежали у его ног. Харэз дышал, хотя под его спиной разливалась тёмная лужа крови; Рика… её грудь, кажется, не вздымалась, но мальчик, сразу со вскриком попятившийся, не стал присматриваться. Отвернулся. Застыл.

В руке он ощущал что-то вроде сердца голубя или птицы поменьше, случайно пойманной и напуганной, но не настолько, чтобы рваться. Биение было быстрым и ровным, тёплым, даже горячим… а когда ладони сложились чашей, из красного света стали вспыхивать одна за другой чёткие картинки. Они поплыли к небу.

Мальчик увидел широкоплечего веснушчатого мужчину, мчавшегося на разинувшую пасть крылатую змею. Видел его же сидящим в таверне и весело грохающим кружкой. Видел, как он поводит рукой, стоя на разрушенной городской улице, и как восстают из песка дома и ровно ложится на крыши черепица.

Он видел нескладного юношу, перед которым Ширкух – а ведь это был он – сидел, участливо подавшись вперёд, зажимая его руки в своих и что-то говоря – с улыбкой, но не балагурской, а блеклой и понимающей. Встретились их глаза. Светящаяся тень вдруг пролетела над двумя склонившимися головами, а тонкая рука провела по длинным волосам Чародея песка.

Мальчик видел и другое, многое; образы не исчезали; они тянулись вверх и вверх бесконечной цепочкой, уступая место новым и новым. Видел, например, как Песчаному чародею кто-то прострелил шляпу и как тот ходит за Долли Ду – самой ловкой портнихой на Холмах – и просит её зашить, а пока она зашивает, незаметно срывает ягоды клубники на её длинном балконе. Однажды – это он тоже видел – Ширкух пригнал в Тёплое графство целое стадо толстых туч из Грозового, потому что здесь уже четыре месяца не было дождя и опустели колодцы. Мальчик видел многое; что-то из этого восстало в памяти, а что-то только-только поселилось в ней.

Он видел ещё, как Ширкух стоял над тем самым юношей в очках, бледным и окровавленным, как дрожали его поднятые к лицу ладони, как он впустил в комнату ветер и вылетел с ним вместе прочь. И наконец, он видел, как бредёт чародей по мокрой пустыне, где не осталось даже обломков мёртвых городов.

В последний раз он видел Ширкуха на костре, привязанного к столбу и опустившего голову. Светлый лик закрыли грязные спутавшиеся волосы, а потом пришёл огонь, и больше не было ничего. Огонь охватывал одну движущуюся картинку за другой, ширясь и поднимаясь. Плясал, глумился, заглядывал в лицо и без умолку, как старый знакомый, болтал.

Трус. Щенок. Слабак.

Мальчик сомкнул ладони. Маленькое сердце легенды билось всё так же ровно. Оно было хрупким, и оставалось только его раздавить – одним движением, таким же быстрым, как укус кинжала или удар меча, которые он так и не нанёс.

Я не обещал тебе совета, предавать ли…

Ты не спасёшь, да?

Предавать.

Ты вырастешь Золотым.

Предатель.

Слабак.

Недоносок.

Маленькая жёлтая звезда.

Жив – свети.

Мальчик подошёл к легенде. Он не ошибся в первую ужасную минуту: она не дышала. Серость разливалась по впалым щекам, а шрамы блекли. В воздухе догорали образы.

Мальчик наклонился, взял её за руку и сомкнул безвольные пальцы на красном стекле кулона. Потом приблизился к Каре и с силой – недовольно задёргались жёсткие лапки – отодрал от кольчуги круглый медальон. Тот, ставший теперь похожим на гадкого навозного жука, в отместку укусил его, шлёпнулся, но внизу его нашла и придавила нога. В песке остались только серые обломки и немного синего стекла. Слабое свечение начало возрождаться вокруг груди Кары; кажется, она даже повела головой, но пятно мерцающей сажи у ключиц никуда не исчезло, наоборот, стало больше.

Мальчик развернулся и побежал прочь.

Тысячи голосов стонали в его сердце.

Я видел, как Смерть и легенда лежат рядом на остывшем ночном песке под мириадами движущихся и застывших звёзд. Все звёзды смотрели – скорбно и испуганно, но никто из небесного народа не мог спуститься на помощь. И они смотрели, и горевали по сестре, и бросали вниз свой далёкий свет. А чёрные легионы молчали.

Всё складывалось так, как и нужно.

Память двоих. Враги

Он действительно научился: когда ледяной свет обжёг щеку, Ширкух это понял. Созвездия, покрывающие кожу Санкти, сияли так, что было больно смотреть. Ещё больнее – думать. Слышать.

– Ненавижу.

Но он не отступился, не сразу, снова сделал то, чего не делал никогда, – попытался быть благоразумным. Спросил в третий, а может, бессчётный раз:

– С чего ты решил, что она полюбит тебя? С чего ты решил рискнуть ради этого всем миром, который она может разрушить, упав? Ведь ты…

Готов был погибнуть, сражаясь. Ты рос, чтобы погибнуть за мир, как и я. Ты…

Вспышка заставила подавиться, закашляться, но не замолчать.

– Ты не знаешь её. Ты не слышал её голоса и смеха.

Новую вспышку он вернул – крупицами колючего хрустального песка. Санкти отступил, заслоняясь широким рукавом, осыпая песок осколками.

– Пойми. – Тише, мягче. – Ты видел только звёздное сияние. Ты даже не знаешь, может ли она вообще любить, может ли…

Новая вспышка – плеть. Подрубила ноги, рассекла лицо, ударила в грудь. Сколько злости… почему? Пол был ледяной, мозаичный, и уродливые твари оскалились из цветных фрагментов, выпили хлынувшую кровь. Ширкух не мог встать, только обернулся, сплёвывая солёное, алое. Санкти стоял над ним. Глаза были как чёрные пропасти меж «друг» и «враг».

– Может. – Задрожали в кривой улыбке губы. – Я знаю. Я видел.

– Видел?..

Почему так смотрит? Почему?

– Санкти. – Сама слабо потянулась рука. – Подожди. Хорошо, да, я её не знаю, а ты знаешь, ведь ты такой мудрый, а я дурак, но…

«Но что делать, когда мудрым окажусь вдруг я, а дураком – ты? Как собрать из осколков