Марица. Исток - Александра Европейцева

Таши на мгновение задумалась, её взгляд стал отсутствующим.

— Она просто… дала возможность Истоку говорить. Пропустила его через себя. А он… — девушка содрогнулась, — он говорил голосом чистой боли. Равелла не выдержала этого.

В комнате повисло тяжёлое молчание. Мы все понимали, что стоит за этими словами. Цена, которую Марица заплатила за эту «разъяснительную беседу», должна была быть огромной. Просто принять на себя такую боль…

Я сгрёб пальцы в кулаки, чувствуя, как дракон внутри снова бьётся в истерике, требуя быть рядом, принять часть этой ноши на себя.

Таши, словно уловив и это, добавила, глядя в пол:

— Она держится. Выпрямившись. Железная воля у вашей принцессы.

Этих слов было достаточно, чтобы я смог снова вдохнуть полной грудью.

Последующие полчаса Таши провела с нами, отвечая на осторожные вопросы Серана о структуре Иллюзиона и на технические вопросы Паргуса о местных материалах. Она отвечала сдержанно, но без прежней враждебности. Казалось, произошедшее с Марицей и Равеллой сломало некий барьер в её собственном восприятии. Она всё ещё была настороже, тень недоверия не покидала её чёрных глаз, но теперь она смотрела на нас не как на врагов или инструменты, а как на… аномалию. Странную, необъяснимую, но заслуживающую изучения.

И когда она наконец ушла, пообещав принести ещё еды вечером, в нашей камере повисла уже иная атмосфера. Атмосфера не просто тревожного ожидания, а тлеющей надежды.

Паргус сидел с глупой, блаженной улыбкой.

— Видишь? — сказал он мне, его глаза сияли. — Я же говорил, что в ней есть что-то хорошее!

Я не ответил. Я видел не «хорошее». Я видел расчётливый ум, который начал переоценивать ситуацию. Но даже такой расчёт был нам на руку. Пока Марица была сильна, пока она внушала им если не страх, то уважение, — у нас был шанс.

И этот шанс звался ею одной. Моей Марицей. И я верил, что она выдержит. Она должна была выдержать.

Тягостная пауза, последовавшая за уходом Таши, снова начала сгущаться. Чтобы разрядить обстановку, да и чтобы отвлечь себя от грызущей тревоги, я повернулся к Асталю.

— Асталь, — начал я, и его взгляд, холодный и оценивающий, медленно переметнулся на меня. — Ты говорил, что знал Адорда Лантериса. Как вы познакомились?

Феорильский офицер несколько секунд молчал, его взгляд будто бы обращался внутрь себя, в прошлое. Затем он тихо, без особых интонаций, начал рассказывать.

— Было это… почти двадцать пять лет назад. Феорилья и Ангар проводили совместные манёвры. Состязания между армейскими подразделениями. Для поддержания духа, мол, и обмена опытом. — Его губы на мгновение искривились в подобии усмешки. — Официально — дружеские. Неофициально — каждый жаждал доказать, чья армия лучше.

Асталь на мгновение замолча, его взгляд стал отсутствующим.

— Две группы — с нашей стороны и с вашей — потерялись в приграничном лесу. Погода испортилась, пошёл слепой дождь, карты отсырели. Мы, молодые и зелёные лейтенанты, поняли, что заблудились, лишь когда стемнело. — Он на мгновение замолчал, и в его глазах мелькнула тень давнего смущения. — Паника, споры… Глупость, одним словом.

— А Адорд? — тихо спросил Серан, отложив в сторону точильный камень.

— Его тогда только назначили начальником королевской гвардии. У него был заслуженный отпуск перед вступлением на пост. Он должен был отдыхать с семьёй. Услышав, что две группы потерялись, он не стал ждать, пока командование разберётся с бюрократией. Пошёл в розыскной отряд добровольцем. Первым. Говорил, что не может сидеть сложа руки, пока парни гибнут в лесу из-за чужой гордости.

В углу даже Чефарт перестал ворчать, слушая историю. Серан, до этого молча слушавший, одобрительно хмыкнул.

— Похоже на него. Всегда лез, куда не надо. Из принципа.

— Именно, — подтвердил Асталь. — Именно он нас и нашёл. Вернее, вытащил. Мы, феорильцы, уже второй день плутали по болотистым низинам, половина отряда была с лёгкими обморожениями, второй — с горячкой. Ваши ангарцы были чуть в лучшем состоянии, но ненамного. Мы уже готовы были грызть глотки друг другу от отчаяния и усталости. И вот, сидим мы под промокшей елью, грыземся между собой и на чужой язык, понимали то друг друга плохо. Проклинаем всё на свете. И вдруг из чащи выходит он — невысокий, крепкий, в простом дорожном плаще, без всяких регалий. «Что, мальчики, — говорит, — заблудились?» — на чистейшем феорильском, с легким столичным акцентом. Мы онемели.

По комнате пронёсся сдержанный смех. Все представили себе картину: растерянных молодых офицеров и внезапно появившегося спасителя.

— Первое, что он сказал, глядя на наших командиров, готовых сцепиться: «Что, мальчики, надоело играть в солдатиков? Пора домой, ужин стынет». — На лице Асталя, обычно непроницаемом, на мгновение появилось выражение глубочайшего уважения. — И всё. Ни упрёков, ни нотаций. Он взял командование на себя, развёл костёр, поделился едой, выслушал наши глупые оправдания. Потом просто повёл — уверенно, без карты. Вывел к лагерю на рассвете. — Асталь посмотрел на меня. — По дороге читал лекцию читал о том, как ориентироваться по мху и поведению птиц. А еще рассказывал истории. Смешные. О своих промахах в молодости. Чтобы мы не чувствовали себя полными идиотами.

— Похоже на него, — тихо сказал я, и в груди сжалось от щемящей боли за того, кого я почти не знал, но кто стал для Марицы отцом.

— Да, — коротко кивнул Асталь. — Так и завязалась дружба. Сначала — письма. Он интересовался, как у нас дела, давал советы. Потом, когда я бывал в Ангаре по службе, всегда находил время встретиться. Он был… мудрым человеком. Не дешёвой мудростью цитат, а настоящей. Видел суть.

В этот момент часть стены бесшумно отъехала в сторону, и в проёме показалась Марица. Она стояла, прислонившись к косяку, и на её усталом лице играла лёгкая, тёплая улыбка.

— Спасать солдат у него и вправду получалось лучше, чем пасти гусей, — сказала она, и её голос, хоть и звучал устало, был тёплым. — Помню, как он в первый раз попробовал. Мама Лисария тогда чуть со смеха не умерла. Гуси его не слушались категорически, галдели, разбегались, а он бегал за ними по полю с палкой, с совершенно ошалевшим видом. В итоге получилось так, что это гуси его пасли, а не он их. Мы с мамой сидели на заборе и хохотали до слёз.

Все повернулись к ней, и