Змейские чары - Наталья Георгиевна Осояну

стоило чуть пошевелиться, как эта смола перетекала туда-сюда, вызывая на редкость неприятные ощущения. Но сильнее всего страшил предстоящий визит гостьи, которая, в чем северянка не сомневалась ни на миг, заявится обязательно и совсем скоро.

Она пыталась рассказать мужу о том, что происходило каждую ночь, но он перестал понимать слова, которые вылетали из ее рта, и сил, чтобы попробовать снова, уже не было.

Что-то хрустнуло, стукнуло, звякнуло — и здоровенная кошка выбралась из-за сундука, как будто прямо из стены. Как и в предыдущие разы, она была абсолютно лысой, ни шерстинки на голой бледно-серой шкуре, зато эту самую шкуру покрывала сеть трещин, сквозь которые просвечивало яркое лиловое пламя. Выпученные глаза твари, тоже лиловые и с зеленоватыми щелочками зрачков, ослепительно пылали, и огонь колыхался в глубине ее разинутой пасти, до того огромной, что казалось, кошачья голова вот-вот распадется надвое. Напрягая мускулистые лапы и не переставая шипеть, кошка прокралась через комнату боком, без спешки, не сводя глаз с добычи, прикованной к месту безграничным ужасом. Прыжок — и существо, приземлившись на грудь Сольвейг, запустило в ее плоть все десять острейших когтей. Северянка закричала от невыносимой боли.

Боль, казалось, длилась вечно, хотя на самом деле Флорин ворвался в спальню жены, словно ураган, примчавшись в ответ на первый же вопль. Кошка испарилась за миг до того, как он распахнул дверь. Князь с тяжелым сердцем обнимал рыдающую жену, уже не пытаясь выяснить, что случилось, но предчувствуя настоящую беду.

Дьюла наблюдал за происходящим, незримым призраком стоя в углу и досадливо потирая небритый подбородок. Страж Престола позволил ему открыть Книгу Сольвейг изнутри собственной необыкновенной Книги, ведь эта женщина была матерью четырехликого существа — по крайней мере, она произвела на свет одну из его оболочек. Но граманциаш не получил и малой доли того, на что рассчитывал: он и так знал, что Самка мучает беременных, являясь к ним в виде уродливой кошки — а иной раз свиньи или вороны, — а вот надежда на какую-нибудь забытую всеми деталь, которая помогла бы проникнуть в тайну происхождения демона, не оправдалась. Да, Сольвейг говорила с Самкой — точнее, умоляла ее о пощаде на своем северном языке. Но демоница ей не отвечала. И каждая новая встреча отличалась от предыдущей лишь тем, что бедная женщина страдала все сильнее.

Граманциаш поднял было руку, собираясь перевернуть очередную страницу, и замер от внезапного озарения. Он смотрел князю Флорину, помолодевшему на тринадцать лет, в спину и видел коротко стриженный затылок, на котором сильно поубавилось седых волос, а еще… не было шрама от удара по голове.

Если уж довелось открыть одну Книгу, пребывая внутри другой, почему бы не повторить?

Дьюла так и поступил, не давая себе возможности передумать.

Поначалу он решил, что ничего не вышло — или, возможно, из-за своей игры не по правилам угодил в невиданную прежде передрягу, из которой, быть может, не выпутается. Вокруг простиралось белое ничто; как заснеженное поле, как лепесток лилии, как только что отбеленное полотно. Постепенно, очень медленно и неохотно в белизне проступили очертания, в которых Дьюла не сразу узнал главную площадь Сараты. Он видел ее всего два раза — последний случился минувшей ночью, когда последней мыслью, какая могла прийти ему на ум, было любование городом. А первый — лет восемь назад, и с той поры много воды утекло.

Да, определенно — главная площадь, причем заполненная народом так густо, что яблоку негде упасть. Кажется, собрались все горожане. Что-то случилось? Граманциаш пригляделся, рассчитывая, что порхающие в белизне штрихи наконец-то соберутся во что-то более четкое, обретут плоть и кровь, но мир вокруг него так и остался наброском. Он вздохнул, смирился, и тут, будто кто-то сжалился над чужаком в чужой Книге — штрихов и деталей стало намного больше, лица столпившихся людей стали отличаться друг от друга, на них проявились эмоции. В основном любопытство с некоторой примесью злорадства и… толикой страха.

Дьюла напомнил самому себе, что это не реальный мир, а воспоминание, причем не его собственное, а значит, ему нет нужды самому оставаться в человеческом облике. Граманциаш объял разумом все пространство, до какого сумел дотянуться, и происходящее обрело смысл: в центре площади воздвигли шест, у подножия которого были свалены кучей дрова. У дороги, что вела на холм, к замку, соорудили помост, и там стоял князь — не Флорин, а Груя-старший, его отец. Флорин топтался рядом: неузнаваемый, улыбчивый мальчуган не старше семи лет.

Откуда-то привели растрепанную, простоволосую женщину в цепях. Платье у нее на спине было разорвано до пояса, и в прорехе виднелись крылья — куцые, плешивые, совершенно негодные для полета. Как у ощипанной курицы.

Князь Саратский собрался сжечь стригойку.

Первым побуждением граманциаша, который за годы странствий и сам несколько раз чуть не угодил на костер в тех городах, где подобное время от времени случалось, было отпрянуть и поскорее удрать; и пропади она пропадом, тайна Самки. Но нет, разумеется, он не мог так поступить. К тому же, как бы печально это ни звучало, все уже случилось, он никак не мог помочь бедной горожанке, которая, возможно, всего-навсего продала кому-нибудь не сработавшее приворотное зелье. Раз уж Книга Флорина открылась на этой странице, значит, здесь случилось что-то важное — и Дьюла должен был это увидеть.

Груя-старший произнес пафосную речь о том, что он ни разу не пренебрег своим долгом защитника и о какой бы угрозе ни шла речь — о разбойниках, кэпкэунах, стригоях, приколичах, вырколаках и так далее, — горожане всегда могут на него положиться. А стригойка… что ж, стригойку предстояло сжечь.

Могла ли она выжить и превратиться в Самку? Неслыханное дело, но мало ли…

За миг до того, как Дьюлу без предупреждения вышвырнуло прочь из Книги Флорина, он узрел две вещи.

Во-первых, стоявший на помосте рядом с отцом Флорин засмеялся. Было трудно сказать наверняка, что его рассмешило, — быть может, примостившийся сзади сверстник, какой-то боярский сын, шепнул на ухо дурацкую шутку. Но — и это было во-вторых — это случилось именно тогда, когда взлохмаченная, бедно одетая и зареванная девочка примерно тех же лет, павшая ниц у разгорающегося костра, подняла голову, устремила взгляд на помост.

И взгляд этот был смертоносным, как брошенное сильной и точной рукой копье.

— Навадария! — сквозь дым донесся страдальческий возглас. — Навадария!..

Он судорожно втянул воздух, отшатнулся, ударился затылком о стену. Моргнул и понял, что находится внутри Книги Сольвейг,