Райдо Витич - Обитель Варн

уходи. Поняла?

— Ага… Камикадзе!

Девушки скривились в лицо друг другу, пытаясь изобразить бодрые улыбки

пофигисток, и пошли к адской машине.

Они лежали буквально в трех метрах от заветной дверцы на выход, в темноту

прохладной ночи, к траве, свежему воздуху и жизни, но могли лишь смотреть на нее.

До разума еще не доходило, что они дошли, да и сил подняться не было.

`А надо', - вяло подумала Алиса, покосившись на подругу. Та была зеленого цвета,

левая сторона лица, словно повстречалась с наждаком, рука от плеча до кисти

измолота и держалась, наверное, лишь на рукаве формы. Сталеску досталось меньше:

вывих запястья, да спина, как лицо Маликовой. Обошлось.

— Держись, Люся, держись, я сейчас, — прошептала Алиса, с трудом поднимаясь.

Набрала код, угадав с первого раза, распахнула дверь и выволокла подругу наружу.

Сама упала рядом.

`Надо бы позвать на помощь', - забилось голове. И услышала шорох шагов по траве.

Приподняла голову — увидела два армейских ботинка. Пошла взглядом дальше,

задирая голову вверх, и встретилась с ненавистной физиономией:

— А-а-а, Сток… Принимай….Живы, как видишь….

Люция лежала в лазарете. Руку ей собирали из осколков и лоскутков кожи, как

Франкенштейна. Обнадежили, пообещав долгий путь выздоровления, но о списании не

заикнулись. Это выводило Маликову из себя, но значительно меньше, чем

собственное отражение в зеркале. Лицо некогда симпатичной особы теперь походило

на маску уродца.

Нет, конечно, заживет, и, конечно, короста сойдет, но пластику делать придется в

любом случае. Если дадут, а ведь не дадут. Теперь у сержанта одна дорога —

добить Маликову, чтоб не было претензий со стороны родни и глобальных

неприятностей с кураторским отделом. Списывать ее в таком виде, ясно, чревато

последствиями и со стороны юридических органов и со стороны прессы. А так,

конечно хорошо всем — полежит девочка, очнется и вновь в строй, в тоннель и уже

навеки. Не даром ей даже звонки домой запретили, изолировали, переведя в

отдельную палату якобы для удобства.

`Итак, выбор не богат: либо я, либо сержант', - прошептала Люция, глядя на свое

отражение. Скривилась от отвращения к себе, ненависти ко всем и всему что ее

окружает: Лиса вон уже в строю. А что на спине в крестики-нолики в клетках

рубцов играть можно, не печалится. Понятно — спина, не лицо.

Дверь в палату хлопнула и на пороге появилась Алиса:

— Привет, — оглядела застывшую у зеркала санузла подругу.

— Что надо? — буркнула та, с силой хлопнув дверью санкомнаты. Прошла к постели.

Алиса вздохнула, проводив ее виноватым взглядом: три недели уже прошло, а Люция

все в себя прийти не может — злится, бурчит всем недовольная, и смотрит, словно

Сталеску специально в тот тоннель ее затащила, физиономией в маховик сунула.

— Люсь, я тебе яблок принесла…

— Нужны мне твои яблоки, — фыркнула та, сев на постель к подруге спиной. —

Шла бы ты, откуда пришла.

— Слушай, Маликова, перестань дуться. Я-то тебе что сделала? В чем виновата? —

села Алиса рядом.

— Ни в чем. Так, до кучи.

— Не надо меня в чужую кучу, я в твоей обособленно. Ты вот дуешься на меня, а я,

может, последний раз к тебе пришла. Завтра увольнительная, а послезавтра…

тоннель.

— Опять? И пойдешь?

— А есть выбор?

— Выбор всегда есть, как и выход.

— Угу, — Алиса облизнула губы, искоса поглядывая на подругу. — Люсь, я…

посоветоваться хочу. Как раз насчет выбора. Есть три варианта: губа за отказ

выполнять приказ, потом трибунал и еще два года в полном дерьме со всеми

вытекающими… Второй — рапорт о переводе в СВОН. Тоже не климат для меня.

Передышка, ужин перед казнью. Ну, а третий… Вывести Стокмана из строя на пару

недель, а там еще что-нибудь придумается.

— Последнее в подробностях, пожалуйста, — воззрилась на нее Люция.

— Ты сможешь завтра в шесть утра на стреме постоять?

— Зачем и где? — все интересней и интересней — насторожилась Маликова.

Алиса вытащила из кармана две гильзы и патрон с красной полосой.

— Пугач, — скривилась презрительно Люция.

— Почти. Увечий, конечно, не будет, обожжет немного да форму испортит. Но смеха

будет на весь дивизион. Начнет сержантик оружие чистить, а гильза и выстрелит, и

дом его превратиться в арену для шоу. Заряд на полчаса фейерверка. А в гильзах

краска. Боек нажмет и весь квадрат лица, одежда и окружающие предметы будут в

фосфорной синьке. Недели две не смоет — проверено.

— Детство, — прошипела Маликова.

— Может быть. Но две недели мы выигрываем…

— Ты, — отрезала Люция.

— Хорошо — я, — вздохнула Алиса. — Две недели покоя — рай.

— Да даст он тебе после этого покоя, как же!

— Не будет же он с синей физиономией по дивизиону бегать? Возьмет отпуск,

отгулы, больничный, в конце концов.

— Ага, а потом за прежнее с новыми силами.

— Ну, не убивать же его? — загрустила Сталеску — данный вариант был бы

оптимальным, но категорически не подходил из морально-этических соображений.

Хотя… очень, очень хотелось Алисе плюнуть и на этику, и на мораль, особенно,

когда на лицо и спеленатую руку подруги смотрела.

Та о чем-то задумалась, с угрюмым выражением исподлобья глядя перед собой. План

Сталеску ей нравился в другом варианте, криминальном. И сердце радовалось от тех

кровавых картинок, что рисовало воображение: разбросанные останки Стокмана по

всему периметру холостяцкого жилья, или сам жив, но изувечен так, что и пластика

не поможет — рука в мойке, нога на люстре…

— Давай наоборот, — предложила очнувшись.

— Что наоборот? — не поняла Сталеску.

— Я подменю заряды. Мне до его домика сто метров. Никто не заметит, на меня не

подумает. А тебя в первую очередь потянуть могут. Составь алиби, с девчонками в

клозете покури, светись везде и весь день, чтоб на каждую минуту был свидетель.

Короче, давай свои патроны, — протянула здоровую руку.

— Люция, не надо тебе в это лезть. Одно дело покараулить, другое в дом офицера