Блэки Хол - Sindroma unicuma. Книга 2.

Какая сессия? Какая исследовательская работа? В голове осталось лишь свалившееся богатство, придавившее меня тяжеленной плитой невыразимого счастья.

Мозг находился в ступоре, потому как не мог сообразить, что делать дальше. Кажется, нужно поделиться с соучастником, то есть с партнером, — вспомнила я затоможенно б Альрике. Точно, пойду сперва к нему.

Мимо прошел студент со стопкой учебников, и я, опомнившись, опустила крышку футлярчика. Закрыв сундучок с сокровищем, положила в сумку и прижала к себе. Теперь только так: носить под мышкой и не выпускать из рук ни на секунду. И потопаю в лабораторию профессора, не боясь подглядывающих фанаток. Не до них мне — золотая гора руки оттягивает.

Словно во сне я сдала учебник библиотекарше и направилась на закрытый пятый этаж. Шла автоматически, не разбирая дороги, и вдруг заметила, что будто и солнце светит ярче, и раздвинулись стены. Голова закружилась от переизбытка кислорода и одуряющих запахов… трепетных, обещающих… Неужели весенних? Не умереть бы от радости, не дойдя двух шагов до Альрика.

Вместо неизменной Лизбэт в коридоре попался очкастый бородач в белом халате. Он просветил, что профессор принимает практикум у второго курса в лабораторном крыле, и рассказал, как добраться, даже упрашивать не пришлось.

Чем мотаться по коридорам с сумкой денег, рискуя собственной безопасностью, надежнее подождать партнера под дверью аудитории, — решила я. А если кто-нибудь начнет выдирать сумку, завизжу так, что мало не покажется.

Двинулась в лабораторное крыло, и по пути на меня накатила мнительность. То затылком ощущался чей-то тяжелый пристальный взгляд, то спешащие навстречу студенты смотрели с нездоровой жадностью.

Ускорив шаг, я побежала дальше. Побыстрее бы добраться до места, и плевать на конспирацию. У меня уважительная причина в виде двухсот пятидесяти штукарей.

Ой, мамочки! — замолотило сердце, осознав размеры суммы.

Пришлось затормозить, чтобы отдышаться и унять круги в глазах. По лестнице скатилась толпа первокурсников, и я крепче прижала сумку, прислонившись к стене. Мне казалось, проходящие знают о том, что у меня под мышкой. Их глаза хищно сверкали, а пальцы стремительно вытягивались и скрючивались на глазах.

Я потрясла головой, отгоняя фобию. Что это со мной? Неужели рыжий все-таки устроил подвох, чтобы вернуть свои деньги? К примеру, опрыскал футлярчик аэрозолем, вызывающим галлюцинации, и ждет за углом, пока мне поплохеет, и сумка выпадет из ослабевших рук.

Точно, догадка верна! Вон из-за угла краешек брючины торчит.

Зачем медлить, мучаясь сомнениями и страхами? Поймаем на рыжего на грязном замысле и выведем на чистую воду.

Поднявшись на цыпочках на полпролета, я влетела за угол с криком: «Ага-а!», аккурат в серьезную беседу Стопятнадцатого и какого-то парня. Увидев меня, они замолчали.

— П-простите, — промямлила я, заикаясь.

— Ничего страшного, — заверил декан. — Мы уже закончили. До свидания, Геннадий.

Парень попрощался и, взглянув на меня с интересом, исчез за поворотом. Ёлки-палки, до чего неловко. Опять я влезла, куда не просили, и опять едва не наступила на ногу Стопятнадцатому.

— Всё в порядке, Эва Карловна? — спросил он участливо. — Выглядите нездорово. Глаза блестят, румянец на щеках. Температуры нет?

— Да… То есть, нет… То есть, да, — запуталась я в очередности ответов.

— Пройдемся. Заодно успокоитесь и объясните, в чем суть вашей тревоги, — взмахом руки мужчина предложил направление, и мы побрели по коридору.

В чем же суть? Нужно что-то сказать и, конечно, не о том, что в сумке лежат двести пятьдесят тысяч, к которым тянутся загребущие лапы, охочие до легкой поживы.

— Я… у меня, Генрих Генрихович, возникли осложнения, — начала сумбурно, когда мы одолели коридор и, свернув, двинулись по следующему.

— Какие же? — пробасил заботливо Стопятнадцатый.

— С элементарной висорикой. Выходит неважно.

— Преподаватель?

— Эдуардо Теолини. Он хороший, честно-честно! Просто я ни бум-бум.

Не бум-бум, а лентяйка, каких свет не видывал, погрязшая в криминальных и подозрительных делишках.

— Когда экзамен?

— В субботу.

— Поздновато вы сообщили, Эва Карл… — сказал декан, и окончание фразы потонуло в нечеловеческом душераздирающем крике, пронесшемся по коридору.

15.2

— За мной! — приказал декан и, ускорив шаги, начал открывать двери, одну за другой. Толкнет, убедится, что в очередной аудитории идет учебный процесс, и идет дальше. А я семеню следом с бесценной сумкой под мышкой и теряюсь в догадках, кто мог кричать с жутким надрывом, заставляя сердце трепетать от страха.

Из дверей выглядывали любопытствующие преподаватели и студенты, но Стопятнадцатый не торопился проводить разъяснительную беседу.

— Без паники! Это плановая аварийная тренировка! — сообщил громовым басом, продвигаясь вперед и проверяя помещения.

Новый крик разрезал пространство: не разобрать, мужской или женский. Какой-то бесполый режущий визг.

— Всем вернуться на места! Не предпринимать самостоятельных действий без разрешения преподавателя! — продолжал вещать декан, и зеваки, высыпавшие в коридор, послушно втягивались в аудитории и кабинеты.

Стопятнадцатому не нужно было кричать, надрываясь. Его бас разносился громким эхом по этажу не хуже воздушной волны после звонка.

Повернув налево, мы оказались в другом коридоре с низким потолком. От третьего, пронзительного крика, прозвучавшего в непосредственной близости, у меня заложило уши. Разве живые существа могут издавать столь ужасные вопли?

— Здесь! — воскликнул декан, толкнув ближайшую дверь. — И как мне раньше не пришло в голову?

Мы очутились в небольшой прихожей, из которой в другое помещение вела дверь из матового стекла — от пола и до потолка. Идеальная чистота, — отметила я машинально, оглядев закуток. Взгляд выхватил медицинскую стерильность раковины, этажерку, шкафчики, пару табуреток и составленные штабелем коробки с черепами и перекрещенными костями на каждом торце.

Покуда голова соображала, зачем меня занесло невесть куда, за матовостью мелькнула темная тень и с силой ударилась об стекло, отчего то пошло паутиной трещин. Отшатнувшись в испуге, я спряталась за декана. Что это было?

Дальнейшие действия Генриха Генриховича повергли в состояние полнейшей прострации. Мужчина вынул швабру из каморки, которую я поначалу не заметила, и, просунув через ручки наружной двери, перекрыл путь к бегству из лаборатории.