Марица. Исток - Александра Европейцева

Ему вторил более сдержанный, но не менее воодушевлённый Гербин, сын Истера и Джелары: «Нет, это не драконы, это великаны! Целый полк каменных великанов! Всем держаться!»

А следом — попытка баса, ломающаяся на самой высокой ноте: «Я — грозный рыцарь Аэлиан! Защищу!» — и снова дикий хохот отца.

Гербину и Кивалю было по шесть лет, и они были неразлучны, словно близнецы, несмотря на то, что первый был кронпринцем, а второй — герцогом. Аэлиану, моему приёмному сыну, уже восемь, и он, как старший, с трогательной серьёзностью старался сдерживать их боевой пыл, неизменно попадая под раздачу.

Титул графа Эрдаврила он получил два года назад. Официально — после того, как его дед по материнской линии, промотавшийся и сбежавший от долгов старик, был признан пропавшим без вести, а затем и умершим. Королевским указом Аэлиан, как единственный прямой наследник по крови, получил титул и формальное право на разорённые владения, которые мы с Демитром тихо выкупили и передали в управление короне. Благородная ложь во спасение. Лишь члены семьи, кроме детей, знали, что настоящий граф Эрдаврил уже много лет лежит в саду поместья Янгов, закопанный маршалом Фестом.

Теперь у Ладении был собственный доход, процент с земель, принадлежащих сыну. И можно было не беспокоиться о том, что Аэлиан и Иллария останутся без титула и состояния. Отец действительно постарался, наняв хорошего управляющего.

— Ну что, пойдём спасать короля от нашествия великанов и драконов? — с налётом сарказма предложила я, откладывая перо.

— Или спасать великанов и драконов от короля, — мрачно пошутил Истер, поднимаясь. — Кажется, он уже начал «контратаку».

Дверь распахнулась, прежде чем мы до неё дошли. В проёме, краснолицый и растрёпанный, с сидящим на могучих плечах хохочущим Гербином, стоял король Ледарс. На его мундире не было и намёка на королевское величие — он был весь увешан воображаемыми доспехами из цветной бумаги, а на голове красовался картонный шлем. С одной ноги у него висел, уцепившись за штанину, мой Киваль, с другой — Аэлиан, изображавший, судя по всему, поверженного, но не сдавшегося врага.

— Ага! — весело проревел отец, задыхаясь от смеха. — Попались, мои непутёвые министры! Отвлекаетесь от важных государственных дел!

— Скорее, государственные дела вынуждены конкурировать с шумовой атакой, Ваше Величество, — парировал Истер, но углы его губ предательски дёргались.

Киваль, увидев меня, сполз по дедушке, как обезьянка, и подбежал, сияя.

— Мама! Ты видела? Дедушка — самый большой и сильный рыцарь в мире! Мы победили целую армию!

Я присела, обнимая его и счищая с его сюртука несуществующую пыль. Его глаза, зеленые, как у меня, сияли чистым, безудержным счастьем. Таким же счастливым выглядел и Гербин, сползая с шеи деда и выпрямляя свой собственный, не менее картонный, доспех.

— Мы защищали тронный зал, тётя Марица, — с важностью доложил он.

— И прекрасно справились, — похвалила я его. — Но, кажется, пора дать вашему главному рыцарю передохнуть. У него, знаешь ли, королевство есть, которым нужно управлять.

Папа снял с головы помятый шлем, и его взгляд встретился с моим. В его глазах, еще не остывших от веселой возни, читалось явное несогласие.

— Управлять, говоришь? — фыркнул он, смахивая со лба пот. — А по-моему, вот это — самое важное управление. Внуков воспитывать, а не бумажки перебирать. Лучшая стратегия — чтобы у будущих королей и герцогов детство было настоящим. Не то что у Истера.

— Отец, — начал Истер, подбирая с пола разбросанные картонные мечи. — Никто не спорит, что это важно. Но папка с проектами порта…

— Подождет папка! — отмахнулся отец, подхватывая на руки Гербина и подбрасывая его, к восторгу мальчишки. — Видишь? Вот он — будущий король. И ему сейчас нужна не папка, а дед, который может стать лошадкой. Всему свое время, сын. Трон никуда не убежит.

Я хотела было вступиться за Истера, поддержать его — ведь и правда, дел было невпроворот, — но в этот момент мой взгляд скользнул к окну. Оно было распахнуто настежь, впуская в комнату теплый летний воздух. И я увидела, как Киваль, заслушавшись спором взрослых, забрался на подоконник, увлеченно глядя на пролетавшую в небе стайку птиц.

Сердце у меня на мгновение остановилось.

— Киваль! — успела я выдохнуть.

Но было уже поздно. Он, не удержав равновесия, перевесился через край и кубарем полетел вниз.

Ледяная волна ужаса накатила на меня, сдавив горло. Я не успела ни вскрикнуть, ни шагнуть, как белое пятно его рубашки уже скрылось из виду за каменным резным подоконником.

Истер ахнул. Папа замер с Гербином на руках, его лицо побелело.

Но вместо глухого, кошмарного удара о землю, которого я ждала всем своим существом, из-за окна донесся радостный, ликующий крик:

— Смотрите! Я лечу!

Я бросилась к окну, сердце колотилось где-то в горле, и от увиденного у меня подкосились ноги.

Прямо перед окном, в воздухе, трепеща крыльями цвета старого изумруда, висел маленький дракончик. Это был Киваль. Его изумрудная чешуя отливала на солнце, а большие, еще неумело расправленные крылья отчаянно работали, удерживая его на весу. Он с восторгом смотрел на нас снизу вверх, его драконий рот растянулся в подобии человеческой улыбки.

— Мама! Дядя! Смотрите! Я лечу! — повторил он, и его голос, хоть и изменившийся, ставший более звенящим, был полон чистого, ничем не омраченного счастья и гордости.

Я стояла, вцепившись в подоконник, не в силах вымолвить ни слова. Я медленно сползла на пол, прислонившись спиной к резной ножке тяжёлого дубового стола. В ушах всё ещё стоял оглушительный рёв дракона — нет, не дракона, моего сына! — и визг восторженных мальчишек. Руки дрожали, подкашивались ноги. Облегчение, смешанное с шоком и диким, первобытным страхом, захлестнуло меня.

Истер, бледный как полотно, высунулся в окно.

— Киваль Янг! Немедленно вернись внутрь! Это приказ! — его голос дрожал, выдавая пережитый ужас.

Но Киваль, окрыленный своим первым полетом, только весело взмахнул хвостом.

— Я сейчас, дядя Истер! Я просто еще немножко! — И он попытался сделать неуклюжий вираж, едва не задев крылом за стену. — Я, пожалуй, в сад полечу! Деда, Герби, Ал, давайте со мной!

Истер отшатнулся от окна, провёл рукой по лицу и, метнувшись к отцовскому бару, схватил первую попавшуюся бутылку с выцветшей этикеткой. Он с силой выдернул пробку, налил золотистую жидкость в хрустальный бокал и, не глядя, протянул его мне.

— На, выпей.