Цепи Эймерика - Валерио Эванджелисти

– Магистр, это поистине самая ужасная тюрьма, которую мне доводилось видеть, – качая головой, ответил коренастый доминиканец. – Если такое подземелье сделано по приказу Шалланов, то им удалось устроить здесь настоящую преисподнюю. Мы не можем его использовать.

– Отец Николас, – вмешался нотариус, – мне кажется, эти камеры подходят только для приговоренного к смерти. Но у Святой инквизиции другая цель.

Все, не исключая Эймерика, закивали с серьезными лицами. Тем не менее, инквизитор подошел к палачу, который стоял, скрестив руки на груди, и спросил:

– А вы, Филипп, что думаете?

– Я согласен с нотариусом, отец Николас, – пробормотал тот, озадаченно почесывая бритую голову. – В этих камерах заключенные долго не протянут. Первый раз такие вижу.

Отцы Симон и Ламбер тоже собирались что-то сказать, но Эймерик их опередил:

– С вашими суждениями я полностью согласен, но выводы делаю другие. Разумеется, мы не собираемся позволять несчастным умирать в этом аду. Однако не забывайте, что наша цель – заставить грешника исповедаться и покаяться, и чем быстрее, тем лучше, пока религиозная проблема не переросла в политическую. Мы поместим сюда виновных и добьемся не меньшего эффекта, чем при пытке подвешиванием. Это позволит сократить время допросов. Разумеется, никто не будет находиться здесь дольше, чем необходимо.

– Ваши слова мудры, – согласился нотариус. – Если использовать эти камеры как средство давления на еретика, чтобы добиться покаяния грешника, а не его смерти, то – да. Я не возражаю.

– Соглашусь с отцом Николасом и сеньором де Берхавелем, – медленно выговаривая каждое слово, торжественно провозгласил высокий тощий отец Ламбер из Тулузы. – Однако при условии, что у нас есть действительно серьезные подтверждения вины заключенного.

– Уверяю вас, мы будем это беспрекословно соблюдать, – кивнул Эймерик. – А вы, отец Симон, как считаете?

Монах-утешитель из Парижа с седыми волосами до плеч был не только самым старшим среди всех, но и самым уважаемым. Он говорил тихо, но решительно.

– Грех не заслуживает никакой снисходительности, как не заслуживает и слишком изощренных средств для его наказания. Поэтому я должен спросить: отец Николас, у вас достаточно доказательств, чтобы оправдать принятие крайних мер? Если да, то неважно, сколько времени проведет в подземелье грешник – месяц или год, – лишь бы это позволило защитить церковь и разрушить козни дьявола.

Эймерик немного помолчал. А когда заговорил, в его голосе послышалась горькая уверенность.

– Я отвечу утвердительно. Сорняки еретичества в этих местах пышно разрослись.

Отец Симон кивнул и, не произнеся больше ни слова, направился к лестнице. Остальные молча последовали за ним. Тишину нарушал только стук капель, падавших со свода в лужи на полу.

Пробил Шестой час, когда они принялись за скромный обед из хлеба и сладкой моркови в комнате на втором этаже, где не было никакой отделки. За трапезой Эймерик подробнее рассказал о том, что ему удалось выяснить.

Он сидел спиной к широкой бойнице; через нее в комнату вместе с холодным воздухом проникал свет, которого едва хватало, чтобы разглядеть деревянную посуду. Справа от инквизитора, ближе всех к огромному потухшему камину, располагался отец Хасинто. Слева – отец Ламбер и отец Симон с серьезными хмурыми лицами. Нотариус занял место за другим концом стола, на почтительном расстоянии от священнослужителей.

– Я не знаю, как существование чудовищ, столь дорогих сердцу сеньора Семурела, связано с тем, что катарская ересь здесь оказалась жива, – говорил Эймерик, – но, если откровенно, это интересует меня куда меньше главного – самого факта ее присутствия. Причем присутствия столь постоянного и принимаемого, что оно проявляется без всяких ограничений во время общественных церемоний, например в виде произнесения непристойного consolamentum, и даже в молитвах, которыми предваряют трапезу в тавернах.

– Если вам хватило нескольких часов, чтобы убедиться в этом, – вздрогнул отец Симон, – то степень попустительства местных священников и землевладельцев неслыханна.

– Простите, отец Николас, – вмешался Ламбер из Тулузы. – Как вы знаете, часть своей жизни я посвятил уничтожению секты Братьев свободного духа в Саксонии и во Франции. Но мне ничего не известно об обрядах катаров. Я был уверен, что они давно вымерли, а память о них осталась лишь в легендах.

– Объясню вкратце, отец Ламбер, – Эймерик закрыл лицо руками, словно помогая себе собраться с мыслями, а потом положил их на стол. – Катары, как и гностики, отвергающие отцов Церкви, отрицают человеческую природу Христа, принимая только его чистую духовную сущность. Для них все плотское, все материальное – грех, лишь Дух представляет истинную сущность и есть в каждом. Вот почему, читая «Отче наш», они просят не материального хлеба, а духовного.

– Эта дьявольщина, – пораженный отец Ламбер заерзал на стуле, – похожа на наследие Симона Волхва [15] или Валентина [16].

– Я больше скажу вам, отец. Катары верят, что материя создана не Богом, а дьяволом, и противопоставляют Бога Нового Завета Богу Ветхого Завета.

И отец Симон, и нотариус перекрестились.

– Тогда они, наверное, называют Демиурга [17] всемогущим, – в ужасе предположил отец Ламбер.

– Не совсем, – ответил Эймерик, – но не сомневаюсь, что они согласны с основными положениями гностической ереси. Некоторые настаивают на случайности совпадений; считают, что истинные христиане либо видят схожесть в причинах появления ересей – в восстании смиренных против могущественных, либо просто с раздражением отвергают подобные секты как таковые, не вдаваясь в их различия. Но я убежден, что сходство между двумя доктринами слишком велико, не говоря уже о том, что катарам симпатизировали не только бедняки. В период расцвета это извращенное верование прельстило немало графов и высокопоставленных особ.

– Отец Николас, позвольте мне кое-что добавить к вашему научному объяснению, – вмешался отец Хасинто, поднося ко рту кружку с пивом. – Как вам прекрасно известно, я… А это что за отрава?

– Сбор местных трав, очень популярный в здешних краях, – ухмыляясь, ответил Эймерик.

– Премерзко. Простите, я продолжу. Отец Ламбер, вы знаете, что в Кастре мы имели дело с катарами, которым удалось выжить, и, пребывая в тени учености отца Николаса, я смог немало узнать о них. Больше всего меня поразило неприятие катарами продолжения рода, а значит и брака. Очевидно, следуя такой логике, все должно закончиться тем, что еретики просто вымрут. Один из них, отправляясь на костер, так и заявил: наша цель – конец человечества, избавление духа от земного тела.

– Удивительно, – заметил сеньор де Берхавель, – проходит век за веком, а это еретическое отродье так и не научилось соблюдать собственные заповеди.

– На самом деле, – кивнул Эймерик, – они оправдывают это противоречие неизбежным несовершенством человека из плоти – настолько, что абсолютное целомудрие и безбрачие оставляют лишь для некоторых катаров, называемых Совершенными. Но поскольку