Молот Пограничья - Валерий Пылаев

крутанул в руке меч, привыкая к весу. — Командуйте — и покончим с этим.

Основа радостно пела внутри, просыпаясь. Даже самое лучшее оружие понемногу ржавеет без дела, и я, пожалуй, уже давно ждал возможности подраться по-настоящему. Мощь первородного пламени наполняла каждую клеточку тела до краев и с каждым мгновением все настойчивее требовала выхода. А я и сам был не против обрушить ее на того, кто столько раз пытался навредить моей семье и друзьям.

Но больше вредить не будет.

— К бою! — скомандовал Орлов, отступая на пару шагов. — Начали!

Мамаев тут же бросился вперед. Видимо, слишком нервничал. Перегорел, наблюдая за мной перед поединком — и теперь спешил закончить все побыстрее. То ли злость, то ли бурлящий в в крови Дар ускорили его тело до предела, и я не стал принимать первую атаку глухим блоком. Отступил назад, понемногу забирая влево — благо, длина рук позволяла.

Барон еще несколько раз попытался меня достать, вращая клинком, однако так и не смог — я всякий раз оказывался чуть проворней, успевая не только уйти от удара, но и чуть сместиться к центру круга, который оставили нам для поединка.

— Хватит бегать, князь, — ехидно процедил кто-то из Зубовых. — Быстрее устанете… Это бой, а не игра в салки.

Несколько человек угодливо засмеялись, но большинство молчало. Среди горожан, офицеров и особенно старых князей хватало умелых фехтовальщиков, и они понимали, что без нужды подставляться под сияющую в воздухе «мельницу» Мамаева нет смысла — особенно имея преимущество в росте.

Барон и сам это понял — и где-то через полминуты сменил тактику. Теперь он атаковал осторожно, наскоками, экономя силы. Будто танцевал — на три-четыре крохотных шага приходился всего один выпад, и половина из них оказывалась ложными. В его темных глазах застыло хмурое недовольство: взять меня с наскока не вышло.

Самоуверенный княжич не только оказался не из робких, но и умел драться.

В прежнем теле я нисколько не нуждался в пируэтах с мечом, однако двигаться научился неплохо. И почти всегда разгадывал атаку противника еще до того, как его оружие начинало свой смертоносный полет. Мамаев снова и снова прощупывал защиту, но его меч или беспомощно рассекал воздух, или встречал основание моего клинка — крепкое, толстое, способное не только сердито лязгать, но и отдаваться болью в суставах при каждом ударе.

Рано или поздно пальцы устанут держать рукоять. За ним онемеет рука — сначала по локоть, а потом и выше, пока не превратится из почти совершенного и умелого инструмента в бесполезный кусок плоти. И тогда…

Увлекшись, я едва не пропустил очередной финт. На этот раз Мамаев не стал атаковать мечом. Вместо этого сначала изобразил замах, а потом вдруг в два шага сократил дистанцию и попытался свободной рукой поймать меня. Я позволил его пальцам сомкнуться на запястье, а потом сам рванул вперед и ударил. Даже не кулаком — лбом, чуть пригнувшись и целясь в переносицу. Слегка промахнулся, однако барону все же пришлось отступить, ругаясь и вытирая ладонью кровь с разбитых губ.

— Нечестно! — заверещал младший Зубов, шагая в круг. — Вы видели это? Видели⁈

— Я все видел. — Орлов поднял руку, и по кончикам его пальцев пробежали белые искорки. — Отойдите, Константин Николаевич, или, клянусь Матерью…

Дослушать я не успел — Мамаев снова бросился ко мне, с гулом прокрутив в руке клинок. Боль и злоба удвоили тающие силы, и он снова атаковал, как и раньше. Однако на этот раз я уже не отступал, а бил в ответ. Орлов запретил любые заклинания, но тело и без них дышало жаром первородного пламени, и я едва мог сдерживать рвущуюся наружу мощь. То, что начиналось, как судебный поединок, с каждым мгновением все больше напоминало драку, в которой мог остаться только один победитель — и только один выживший.

Мамаев уже не стеснялся самых грязных приемов, однако я не уступал, лихо орудуя не только мечом, но и всем арсеналом доступных мне конечностей, и на каждую подлость отвечал грубой силой.

Которой у Стража всегда в избытке — в отличие от смертного. Барон еще пытался юлить, отступая, но я уверенно гнал его к краю круга — туда где стояли Зубовы, на лицах которых злобное торжество понемногу сменялось ненавистью.

Выругавшись, Мамаев рухнул на одно колено, зацепил пальцами и попытался швырнуть мне в лицо горсть земли. И я снова оказался быстрее: прикрыл глаза плечом, перехватил меч левой рукой и ударил снизу вверх, целясь в не успевшую метнуться назад конечность.

Попал. Раздался крик, и мой клинок в первый раз окрасился кровью. Отрубленные пальцы разлетелись в стороны, а сам Мамаев завалился на спину, едва успев выставить меч, чтобы хоть как-то закрыться от падающего сверху лезвия.

Бежать ему было некуда, и я больше не пытался искать слабое место в защите. Просто бил, орудуя клинком, как дубиной… Или так любимым мной молотом. Раз за разом опускал меч, вколачивая в Мамаева всю ярость огня, щедро разбавленную моей собственной. Во все стороны летели искры, сталь звенела, как наковальня в кузне — пока чужая рука не выпустила оружие.

— Вот и все. — Я ботинком отшвырнул меч Мамаева под ноги Зубовым. — Вы проиграли, барон.

— Иди к черту, ублюдок!

— Но вы еще можете спасти свою жизнь. Я досчитаю до трех, — продолжил я, не обращая внимания на оскорбления, — и если успеете начать рассказывать, кто заплатил вам за этот балаган…

— Захлопни пасть! — Мамаев кое-как уселся, прижимая к груди искалеченную руку. — Ты даже представления не имеешь, какие люди…

— Один, — невозмутимо произнес я.

— Я тебя не боюсь! Ты, мальчишка, сын шлюхи и…

— Два.

— Нет! Ты не посмеешь меня убить! — Мамаев оскалился и попытался повернуть голову так, чтобы встретиться взглядом с кем-то из Зубовых. — Ты не можешь…

— Три. — Я перебросил меч из левой руки обратно в правую. — Время вышло, барон.

Мамаев не успел даже вскрикнуть. Клинок врезался ему в плечо между шеей и ключицей, разрезая плоть, как масло. Я вложил в удар всю силу, что у меня была, и меч не снес голову, а прошел через тело наискосок и с алыми брызгами вырвался на волю чуть выше пояса. Барон вытаращился, попытался посмотреть на рану, подавшись вперед…

И развалился надвое, заливая кровью утоптанную землю пустыря.

— Матерь