Техника игры в блинчики - И. А. Намор

в военном училище не учился, да и никогда, представьте, не видел себя офицером… О другом мечтал, к другому стремился. Моя настоящая фамилия Лешаков, и никакой тайны в этом нет. Тревисином я стал, когда завербовался в Иностранный легион. Так звали моего приятеля-француза. Мы с ним, знаете ли, в шахте вместе работали. Уголь добывали. Он… он погиб потом. Но вы ведь не об этом спрашивали.

Мой отец, царствие ему небесное, был машинистом паровоза. Не знаю, разбираетесь ли вы, Кайзерина, в таких вещах, но по тому времени машинисты были элитой рабочего класса. В профсоюз входили, правда, к революционным лозунгам относились весьма настороженно, поскольку жили очень и очень хорошо. Мне батюшка учебу оплатил, так что я на войну попал с университетской скамьи, студентом третьего курса юридического факультета. Стало быть, не из князей я, и даже не из баронов, хотя и мне своей родословной стыдиться нечего.

– Ужас какой! – воскликнула потрясенная его рассказом Кайзерина. – Они вам не дали даже доучиться!

– Кто? – встрепенулся Тревисин-Лешаков. – Ах, да, – кивнул он, понимая. – Царские сатрапы… Но дело в том, Кайзерина, что я ушел на фронт vol'noopredelyayuschimsya.

– Как вы сказали? – переспросила Кейт, хотя прекрасно поняла русское слово.

– Волонтером, – перевел Лешаков.

– Волонтером? – удивилась Кейт.

– А что вы удивляетесь? – Алекс загасил окурок в ржавой консервной банке, приспособленной госпитальными курильщиками под пепельницу, и снова посмотрел на Кайзерину. – Я был патриотом и верил, что все русские люди должны сплотиться против супостата, то есть против германцев и австрийцев. К тому же я был социалистом, членом партии социалистов-революционеров…

– Вы социалист? – вздернула вверх свои чудные золотисто-рыжеватые брови Кейт.

– Я социалист, – грустно улыбнулся собеседник.

– Но разве социалисты были не против войны? – спросила тогда она, хотя и знала, что это не так. Однако по «роли» вопрос просто напрашивался, вот она и спросила.

– Ультралевые были против, – кивнул, соглашаясь, Тревисин. – Коммунисты, большевики. А социалисты, я имею в виду настоящих социалистов, – лейтенант сделал многозначительную гримасу, – так вот социалисты, как ваши, так и наши, поддерживали свои правительства.

– Вот как… – озадаченно протянула Кейт. Такой поворот сюжета был ей весьма любопытен.

– Вот так, – подтвердил рассказчик.

– И что же дальше? – спросила она.

– Дальше… Я вас сильно затрудню, если попрошу еще одну сигарету?

– Да, бог с вами, Алекс! Берите, конечно.

– Я попал на фронт в июне шестнадцатого. Прапорщик военного времени, вроде нашего Дмитрия. Впрочем, Дима малограмотный по не зависящим от него причинам, я был образован гораздо лучше, даже и в военном смысле… – Лешаков остановился на мгновение, и Кейт смогла втиснуть в его рассказ новый вопрос.

– В каком смысле? И как это возможно? – спросила она.

– Видите ли, Кайзерина, нас совсем неплохо готовили на ускоренных курсах… Да и ведь нам не надо было, как полуграмотным крестьянским парням, все по три раза объяснять. Господа студенты, присяжные поверенные и инженеры – мы простые воинские истины на лету ловили. Да и какие там истины? Профиль траншеи, возможности полевой артиллерии, использование складок местности? Все это не так уж и сложно… Но дело не в этом… В феврале семнадцатого я был уже поручиком, солдатский «Георгий» за храбрость, определенный род уважения и доверия со стороны, как тогда говорили, нижних чинов… И ведь я был членом одной из тех партий, что свершили революцию. В общем, я был окрылен, полон надежд… Мне казалось, что все теперь пойдет совсем не так, как было прежде. Что Россия? Она ведь великая страна, баронесса, что бы кто ни говорил… Так вот, я был полон надежд, предполагал… верил, что Россия воспрянет, сбросит с себя обветшавшие вериги кликушества и дворянской косности и станет… Ну, не знаю, не помню уже, какой хотелось ее видеть, но, безусловно – великой, могучей, прекрасной и доброй к своим сыновьям и дочерям.

Очень скоро, однако, я понял, что дела идут совсем не так, как мне мечталось, и совсем не туда. В полковом комитете, куда меня избрали; в дивизионном, где заседал мой старый приятель подпоручик Глебов; в корпусном, куда я пару раз попадал с оказиями… Везде верховодили большевики и левые социалисты. Как-то так выходило, что они были энергичнее, напористей, беспринципней иных социалистов, да и солдаты сочувствовали им, слыша грубые и жестокие, но зато простые и доступные их разумению лозунги. Нас смяли, отбросили как мусор, и в какой-то момент я обнаружил себя посреди враждебного, охваченного штормом моря… Мне оказалось некуда идти, но так только казалось. Избегнув смерти в первые – самые страшные – дни мятежа, я решил вернуться домой в Ярославль, предполагая пересидеть в провинции трудные времена. Разумеется, я ошибался. Мои предположения и планы были наивны, а большевистская революция, выплеснувшись из столиц, как лава из жерла вулкана, покатилась по стране, сея кровавый хаос. До Ярославля я по некоторым обстоятельствам не добрался, – что ничего, в сущности, не меняло, – и оказался в начале июня восемнадцатого в Самаре – это большой город, на Волге…

– Я знаю географию, – кивнула Кайзерина, заинтригованная рассказом нечаянного знакомца.

– География… Н-да… – вздохнул Лешаков. – Город был занят чехами. Чехословацкий корпус – ведь вы этого, наверное, не знаете – сформировали из пленных… ваших земляков, Кайзерина, желавших воевать против Австро-Венгрии, чтобы вернуть Чехии независимость. Между прочим, среди них был и Гайда. Еще не генерал, вестимо. То есть тогда, в России, он и выдвинулся, очень быстро став одним из военных лидеров восставших чехов. Я встречался с ним позже, в Омске. Очень волевой человек и безумец, разумеется, как и все подобные типажи. Впрочем, это всего лишь замечание в сторону… По сути же, то, что случилось потом, действовало, как снежная лавина, попав в которую, выбраться уже невозможно… Сначала власть в городе взял КОМУЧ. Это аббревиатура… Комитет членов учредительного собрания… русского предпарламента, и руководил им тоже, представьте себе, социалист-революционер – Волин. Ну, и куда же я должен был идти? Понятно, что в армию КОМУЧа, но закончилось все это в двадцатом, во Владивостоке, откуда я уплыл на японском пароходе в Японию и далее везде… Вот такой я царский офицер, – неожиданно закончил свой рассказ Лешаков. – Извините…

И он, прихрамывая, пошел прочь.

«Судьба…»

3. Алексей Николаевич Володин, он же Федор Кравцов, он же Тео, он же дон Теодоро, или полковник Теодоро, штаб 1-й Московской Пролетарской дивизии, Толедо, Испанская республика, ночь с 14 на 15 января 1937 года

– Вы не понимаете, Борис Оскарович, – Кравцов, одетый по «особому» случаю в полевую форму пехотного полковника, сидел на стуле, подавшись вперед и положив локти на стол.