Техника игры в блинчики - И. А. Намор

– насколько это вообще возможно – контролировал количество выпитого, и вроде бы не без успеха. Однако карьера звезды и дивы – опасная стезя. Это ему и Шаунбург – как специалист – объяснил, да и сам Раймон когда-то давно, в прежней жизни, читал. Тогда, например, когда после армии заинтересовался химией наркоты… и биохимией тоже. Процессы творчества, особенно у певцов и актеров, приводят к выбросу огромных порций адреналина и эндорфинов… Там вообще такая дикая химия бурлит, что хоть святых выноси. Вот алкоголь и вписывается… Удачно, надо сказать, вписывается, но Раймон был не только автором песен дивы и ее главным импресарио, он ее еще и любил, а потому бдил, «хватал и не пущал». Выходило не без трений, но пока вполне успешно и даже мирно. Во-первых, потому что Виктория и сама не дура и все прекрасно понимает, а во-вторых… Во-вторых, ему хотелось надеяться, что его мнение ей отнюдь не безразлично.

– Что дальше? – спросила она, отрываясь от фляжки.

– Обед со звездами первой величины, – улыбнулся Раймон, принимая емкость и пряча ее в карман от греха подальше. Самому ему в свете нынешних планов пока лучше было не пить вовсе или пить одну воду.

«Еще успеют напотчевать…»

– А почему не ужин? – удивилась Виктория. – Я же еще в шесть выступаю… На полный желудок? Не пойдет!

– Ешь меньше, – предложил Раймон, а что еще он мог ей предложить?

«А еще лучше, не пей вина…»

– Так что там с ужином? – настаивала Виктория.

«Вот же настырная!»

– Да, с ужином все как раз просто, – вздохнул Раймон. – Ужин в твою честь дает великий и ужасный Дуррути, который сейчас здесь самый главный, но в основном потому, что у него под рукой все крупные военные и полицейские силы провинции. Диктатор Каталонии – никак не меньше.

– Постой! – снова удивилась Виктория. – Он же вроде анархист?

– Анархист не бранное слово, – возразил Раймон, вспомнивший вдруг по ассоциации «Оптимистическую трагедию». – Это всего лишь определение принадлежности к одной из легальных политических партий. И ФАИ, мон шер, ничуть не уступает ИКП, во всяком случае, здесь, в Барселоне.

– Значит, он дает нам ужин, – кивнула Виктория.

– Нет, – улыбнулся Раймон. – Дуррути дает ужин в честь тебя, а все остальные приглашены заодно.

– Ага! – усмехнулась Виктория. – А обед?

– О! – поднял вверх палец Раймон. – Обед дает Генеральный консул СССР в Барселоне Владимир Антонов-Овсеенко и главный советник ВМФ Испанской республики дон Николас Лопанто[48]… Любопытный, между прочим, человек. Рекомендую познакомиться…

– Ну, раз ты настаиваешь…

«Помолчала бы… говорунья!» – но, с другой стороны, из роли не выпадает и на том спасибо.

Хотя в этом он был к ней, пожалуй, несправедлив. В той или иной степени Виктория «играла» все время, ни на мгновение не нарушая своего и так уже двойственного образа певицы и разведчицы, и оставалась «самой собой» везде и всегда, кто бы ее там ни «слушал» и кто бы за ней ни «присматривал». А у Раймона на этот счет была не обычная для влюбленного мужика паранойя, он просто кое-что знал и о диве Виктории, и о тех, кто мог сейчас ее «смотреть и слушать».

2. Кайзерина Альбедиль-Николова, Эль-Эспинар, Испанская республика, 14 января 1937 года, вечер

К вечеру распогодилось, и на небе высыпали звезды. Большие, яркие… И настроение снова переменилось. Она поспала немного, почти сразу же по возвращении провалившись в жаркое забытье, потом проснулась, поела – как ни странно, «нагуляв» во сне аппетит – и снова поспала после того, как сестра милосердная сменила повязку на плече. Во второй раз проснулась уже ближе к вечеру, а боль-то почти и не чувствовалась уже, и слабость прошла, и в голове не звенело. В общем, как говорила одна питерская знакомая, «опять свезло». Но все равно – береженого, как говорится, бог бережет – «накатила» полста граммов для поднятия тонуса и как проверенное временем обезболивающее, и, спустившись во внутреннюю аркаду второго этажа, закурила на свежем воздухе.

– Ну, как вы, сударыня? – спросил, появляясь на галерее, Алекс Тревисин. – Судя по вашему виду, отпустило. Я прав?

– Правы, – кивнула Кайзерина, подставляя лицо прохладному ветерку. Замечательно пахло апельсинами, мокрой зеленью и варящейся на кухне кукурузной кашей. – Я что-то пропустила? Что там за шум был часа два назад?

– Транспорт с фронта… – интонация собеседника сказала Кейт даже больше, чем сами слова.

– Опять штурмовали Саламанку?

«Господи, ну когда же это все кончится?»

– Нет, – покачал головой Тревисин. – Это с юга. Наши, я так понимаю, попытались провести атаку с фланга, а Мола готовил там же свой удар – на прорыв в южный анклав. Произошел встречный бой, и, похоже, генерал свою задачу выполнил… А Гарсиа[49] ударил навстречу, на Мериду и Касарес… Так говорят.

– Много раненых? – спросила Кейт, глядя вниз, туда, где сновали через просторный двор медсестры и санитары. Скорее всего, в операционной и процедурных кабинетах продолжали работать до сих пор.

– К нам поступило немного, всего тридцать девять. Остальные, как говорят, в новый русский госпиталь и еще куда-то… Много. Угостите сигаретой, баронесса?

– Курите, поручик! – Кейт вынула из кармана пальто портсигар и протянула Алексу. – Что там наш юный друг Митрио?

– Дмитрий поправляется, – улыбнулся Тревисин. – Но ходить не сможет еще долго, и это его… Ну, скажем, это его сильно расстраивает.

– Бесится? – усмехнулась Кайзерина, представив себе юного краскома, волею обстоятельств не только оказавшегося в испанском госпитале, где кроме Алекса никто по-русски не говорит, но и с загипсованной по самое не могу ногой, что напрочь лишало лейтенанта РККА всякой свободы передвижения.

– Бесится, – согласился Тревисин и прикурил от старенькой, едва ли не самодельной зажигалки. – Спасибо, – чуть поклонился он. – Неохота, знаете ли, из-за такой безделицы возвращаться в «нумера», а курить, напротив, неожиданно приспичило. Такова несовершенная человеческая натура.

– Да уж… Но вы мой должник, Алекс, вы это понимаете? – когда хотела, Кайзерина умела быть весьма убедительной.

– Готов отслужить, – улыбнулся Тревисин.

– Тогда объясните мне, каким духом вас занесло в Испанию? – Кайзерине это было и в самом деле интересно, вот и спросила наконец. – Ведь вы же царский офицер и должны быть антикоммунистом, я правильно понимаю? А тут… Ну, это не Россия, разумеется, но все равно… Содом и Гоморра… Народный фронт… красные знамена… И еще, почему у вас французская фамилия?

– Народный фронт, – кивнул Тревисин. – Красные знамена… – вздохнул он. – Французская фамилия…

Помолчал, затягиваясь, выпустил дым и посмотрел в небо, на звезды, прищурив внимательные серые глаза.

– Царский офицер… – усмехнулся он. – Не совсем так, баронесса, или вовсе не так. Я фронтовой офицер,