КОМ-5 (Казачий Особый Механизированный, часть 5) - Ольга Войлошникова

Элеонора Юсупова лично снизошла ко мне со своих облачных эмпирей и милостиво протянула ручку для поцелуя. Встал. Ручку поцеловал, чего уж тут — по этикету положено, если под нос суют. К тому ж — княгиня она. А потом поинтересовался:

— Чем же я, ваше сиятельство, снискал к своей особе внезапное внимание? Не далее как вчера холуём навеличивали — и вдруг такие милости?

— Ну как же, — осклабилась во весь рот Юсупова, — вы же за меня изволили на дуэли биться! Теперь я разрешаю вам объявить меня своей дамой сердца!

Охренеть, заявочки!

— Первое и главное, прошу заметить: я не за вас бился, а за свою попранную из-за вас честь! Это раз! Второе и не менее важное: людей, что как раз бились за вас, вы позорно бросили и убежали. Так что мне милостей от вас никоим образом не нужно. И в-третьих. Вы слабы глазами?

У Юсуповой по мере моей отповеди вытягивалось лицо, и в конце она смогла только пролепетать:

— Н-нет! Почему такие вопросы?

Я поднял правый кулак. И поднёс его к её носу.

— А вот это кольцо вам что-нибудь говорит? Я — женат! Дама сердца, тоже мне! Дома меня дама сердца моего ждёт, вместе с сыном! Ясно?

— Ясно! — пискнула она и стремительно умотала наверх, на своё место.

Последнюю картину и застал молодой князь Дашков, что сегодня, вопреки устоявшейся традиции, не опоздал.

— Чего это она? Я что-то пропустил?

— Ага, — проворчал я. — Меня тут перед фактом поставили. В назначении госпожи Юсуповой моей дамой сердца!

— Чего⁈ Ты шутишь? А Серафима? — вопросы посыпались из него как из дырявого ведра.

— Так я Элеоноре это и пояснил!

— А она?

— А чего она? Щас обидки свои пережует и чего по новой учудит! Бабское племя оно такое…

— Ну не все же стервы! Будем надеяться, приличных женщин гораздо больше! — Михаил вдруг склонился ко мне и заговорщицки зашептал: — Слу-ушай! Тут какое дело, я вчера не удосужился спросить, а почему…

Нас прервали смешки, разлетевшиеся по партам. В дверь вошли Тышздецкий и этот умник… как его?.. А! Шамбурин! Лысые, розовые, как яйца в Пасху. Даже брови послезали. Но с другой стороны — чего смеяться-то? Выжили — и это уже прекрасно! Там такой бабах знатный был. Щиты могли и не выдержать.

А вот смешки-то продолжались. И если Шамбурин принял это с предельным достоинством — просто сел на своё место с каменным лицом, то поляк опасно багровел и зыркал по рядам бешеным взглядом. И это породило новую волну смеха. Уж больно забавно, когда на тебя этакий злой пупс розовый гневно таращится. К слову, я даже не улыбнулся.

— Ты! Да, ты! — Сигизмунд Тышздецкий наконец нашёл причину смеха. И кто бы сомневался — меня. — Ты! Я вызываю тебя на бой на саблях, до смерти!

— Дуэли до смерти на территории университета запрещены! — пробубнил с передней парты Ростислав Жуковский. — Пункт третий, подраздел восьмой правил. Карается увольнением с учёбы!

— Да мне насрать на эти правила! — внезапно заорал поляк. Психический что ль? — Значит будем биться за стеной, если ты не трус!

— Ваш вызов принят, прекратите истерику. — На меня накатила какая-то меланхолия. Ну что, Сокол, ты хотел дуэли до смерти? Будет! — После занятий жду вас за территорией университета. О прочем договорятся секунданты.

Тышздецкий посверлил меня взглядом и, хлопнув дверью, удалился.

— Неслабо у тебя учёба протекает, — протянул Дашков.

— Сам в ажитации.

Лекция прошла на редкость спокойно. Никаких тебе летающих записочек, никаких покашливаний или глупых разговоров шепотком, которые весь вчерашний день с назойливостью мухи царапали и раздражали звериный слух. Юсупова сидела, как примороженная. То ли слова мои переваривала, то ли (в кои-то веки!) задумалась о чём. Может, её так процесс думанья поразил?

Я ожидал, что на следующей перемене князь Дашков не выдержит и продолжит разговор. Чего уж он там выспросить хотел, я точно не знал, но догадывался. По-любому, про Боброву спрашивать будет и про этого, пень горелый, «свадебного коршуна».

Но Михаил сидел, молчал и тоже о чём-то сосредоточенно думал.

Зато Юсупова, как только разблокировали двери, поспешно вышла, раздражённо попросив потащившийся за ней хвост не сопровождать её. И не вернулась.

Мне было совершенно индифферентно, куда она там пошла. Мало ли? Может, девку от расстройства прослабило? Но группа воздыхателей возбудилась — считай, вся почти группа. Всю следующую лекцию они драматически вздыхали, многозначительно кряхтели, сверлили меня глазами и меж собой переглядывались. И довели нервозность в аудитории до такого состояния, что чувствительный Дашков начал слегка искрить. Наш алхимик, впрочем, не растерялся, а, пользуясь этакой оказией, вызвал Мишу к доске и с его помощью провёл какие-то особенные энергоёмкие опыты.

Направляясь на обед, я почувствовал, что новость об очередной дуэли распространилась по всему университету. Мне подмигивали, кивали, останавливались, чтобы сказать что-нибудь оптимистическое в поддержку, и показывали издалека подбадривающие жесты. Тотализатор, поди, уже вовсю раскочегарен.

А в столовой за привычными сдвинутыми столиками сидели всё те же лица. Сокол, что вовсе для него нехарактерно, был погружён в какие-то мрачные думы.

Я сел, не обращая внимание на вопрошающие Петины взгляды, невозмутимо дождался официанта и уже после того, как мне принесли заказанное, спросил у Ивана:

— Теперь твоя душенька довольна?

Он посмотрел на меня непонимающе:

— Ты о чём?

— Сокол, можно подумать, тебе не доложили? После учёбы у меня дуэль с Тышздецким. Поляк требовал до смерти.

— Не-ет, никто ничего не докладывал, — растерянно протянул Иван. — Я вообще только приехал. А как же запрет на территории?

— А мы — за. За заборчик выйдем, и вся недолга. Сокол, ты чего — внезапно поглупел? Мне командир сказал: «Илья, убей поляка», — вот Илья и пошёл выполнять!

— Ты реально так сказал? Иван Кириллович? — с восхищённым удивлением спросил Дашков. — Я тоже такого друга хочу! Сказали: «Иди убей», — он пошёл, обалдеть!

— Да врёт он! Не так всё было! — Иван аж подскочил со стула.

— Ся-ядь, на нас оглядываются! — Витгенштейн тоже сам на себя не походил. Угрюмый, и какие-то мысли гоняет. Что, блин горелый, случилось-то?

— Да мне всё равно, пусть смотрят! — взвился Сокол.

— Это понятно, что всё равно, — я внимательно посмотрел на него, —