Чёрный ратник - Макс Гато

придётся перевозить Соловьёва.

— А этот что же? — Степан указал на тело медного ратника.

— Броня и меч пойдут как свидетельство в орден. Нам бы ещё бумагу какую…

Степан задумался и пожевал губы.

— Можно, — наконец произнёс он. — Только это к Ефиму.

— Сам не напишешь? — спросил я.

Всё-таки Ефима мне ждать придётся к полудню, а то и к вечеру.

Степан сжал губы и тяжело выдохнул, а затем три раза легонько стукнул меня костяшками пальцев по нагруднику.

— Я этой вашей грамоте не обучен.

— К Ефиму, так к Ефиму, — проговорил я. — А за телегой тоже к нему?

На этот раз Степан покачал головой.

— Сани мы вам обязательно найдём. Что ж мы, не люди?

И староста своё слово сдержал. К тому моменту, как мужики во главе с Иваном вернулись из леса, во дворе уже стояли самодельные сани или, скорее, волокуша. Телегой эту вещь у меня язык не поворачивался назвать. Всё-таки волокуша была сделана из грубых досок и кожи. Но выбирать не приходилось. Я же уже привел лошадей вместе с нашими скромными припасами и пожитками в Кузнечиху.

— Что там? — спросил я приблизившегося ко мне Ивана.

— Нашли следы, — ответил он. — Но самих бандитов уже нет.

— Добро. Попроси Ефима черкануть нам бумагу о выполнении испытания, а затем дуй в избу и отдохни немного. В ночь поедем.

— А как же Соловьёв?

— Как-как… — выдохнул я. — Шить его надо. Только здесь лекарей толковых нет. Зелье к вечеру его как раз еще немного затянет. Так что путь нам один — в цитадель.

Иван спорить не стал и пошёл к Ефиму добывать бумагу. Я же зашёл в избу. Ярослава вместе с дородной хозяйкой как раз меняли Соловьёву повязку.

Они уже успели обмыть его, и сейчас он выглядел получше. Сама рана была плохой, но лечебные зелья подзатянули её и остановили кровь. Без них Соловьёв бы не выжил.

Но зелье — это не панацея.

— Чтобы я ещё раз в поход без лекаря пошёл… — сквозь зубы процедил я.

Ярослава закончила, и мы вместе вышли наружу, оставив хозяйку приглядывать за Соловьёвым.

Время уже перевалило за полдень, солнышко приятно грело лицо и руки. Деревенские успели оттащить доспехи и прочие тяжести в сторону кузни. Ефим вместе с мужиками разбирался в главном доме и распределял припасы между местными семьями. Бочка с яблочной дрянью лежала опрокинутая и пустая. Я ж не дурак её деревенским оставлять.

— Это не ощущается как победа, — тихо проговорила Ярослава. — Неужели так будет всегда?

— Да, — спокойно произнёс я.

Ярослава шмыгнула носом и погрустнела. Возможно, она хотела услышать другой ответ.

— Ты жива, твои враги мертвы, — подбодрил я её. — Чем не победа?

Мы немного помолчали. Ярослава начала переминаться с пятки на носок, затем повернулась ко мне и блеснула изумрудными глазами.

— Откуда ты такой?

Её вопрос застал меня врасплох. Откуда я? Ну и как ей на это отвечать?

— Таких, как я, там больше не делают, — совершенно серьёзно сказал я. — Отдохни, мы скоро поедем.

Я оставил Ярославу стоять у избы и выдернул Ивана из группы смеющихся местных ребятишек.

— Ваня, отбой на два часа.

Раздались раздосадованные детские голоса, но я был неумолим.

— Отбой на два часа. Это приказ.

— Мне пора, — Ваня взъерошил пару лохматых голов по пути к избе.

Он ушел в другую часть дома, а вскоре туда отправилась и рыжая. Лишь я остался следить за спящим Соловьевым. Он пришёл в себя лишь незадолго до подъёма.

— Мы победили? — глухо спросил он первым делом после подъема.

— Победили, — кивнул я.

— Я… — Соловьёв замялся и облизнул потрескавшиеся губы. — Я буду жить?

— Будешь.

Я зачерпнул холодной воды из ведра и поднёс ковшик к его губам. Соловьёв жадно припал к нему.

— Вот только недолго, — проговорил я, когда он напился.

Дворянчик смотрел на меня усталыми глазами.

— Если не научишься стрелять точнее.

Соловьёв открыл было рот, чтобы ответить, но затем остановился, немного подумал и всё же прошептал:

— У меня руки трясутся.

Он повернул голову вбок и уставился в деревянную стену избы, хотя в комнате никого, кроме нас, не было.

— Бойся, но делай, — посоветовал ему я. — В первый раз страшно. В пятый, в десятый, да даже в сотый — тоже.

— А в тысячный? — Соловьёв повернул голову ко мне, в его взгляде читалась надежда.

— Дойдёшь и узнаешь, — ответил я и поднялся на ноги.

Я зашёл в другую часть избы и увидел, как Иван с Ярославой спят дуплетом на широкой лавке. Эти двое хорошо потрудились и сильно вымотались. Но с отдыхом на ближайшие сутки было закончено.

— Подъём! — скомандовал я. — Пора выдвигаться.

Я первым вышел на улицу и сходил к колодцу умыться. Ледяная колодезная вода заставила пробежать по спине мурашки. Я несколько раз выдохнул и вернулся к дому. Лошади уже были навьючены, у крыльца стояла дородная хозяйка и держала небольшой кулёк в руках.

— Поешьте хоть что-то на дорожку, — она протянула кулёк мне.

Вот только это явно была еда из запасов бандитов, а деревне она была нужнее.

— Спасибо, — я сдвинул кулёк ближе к хозяйке. — Мы не голодны.

Она лишь моргнула, развернулась и ушла в дом.

Пока Ярослава проверяла волокушу и наши пожитки, мы с Иваном перетащили Соловьёва. Он морщился от боли и кряхтел.

— Ай, — прошипел он, когда мы опустили его на волокушу. — Полегче.

— Куда уж легче, — вздохнул Иван и принялся проверять лошадь Соловьёва. Именно её мы запрягли в волокушу, белобрысому как раз предстояло ехать на ней.

Когда мы закончили, то провожать нас вышло пол десятка человек.

— Доброй вам дороги, ратники, — попрощался с нами староста и поклонился в ноги.

Как только умудрился в его-то возрасте?

Ефим же по-простому махнул рукой.

И мы отправились обратно. С грузом и Соловьёвым на волокуше должны были точно успеть за ночь и следующий день.

Лес вокруг Кузнечихи встретил нас гробовой тишиной. Не было слышно ни зверя, ни человека, хотя, возможно, это уши ещё не привыкли к тишине после ночной бойни.

Мы ехали медленно, но Соловьёв всё равно стонал на каждой кочке и каждом ухабе. Перед отъездом его напоили отваром из коры белой ивы, но этого явно было недостаточно, чтобы унять его боль.

Ещё и волокуша жалобно скрипела, застревая в грязи.

Второй день испытания безвозвратно ушёл, и ночь опустилась на лес. Я с Ярославой ехал по бокам от раненого Соловьёва. Я чётко прислушивался к ощущениям в ночи, Ярослава же остро смотрела между стволами деревьев, вглядываясь в каждую тень и прислушиваясь к каждому шороху.