Прах - Элизабет Бир

– Я здесь! – крикнула Персеваль в ответ, и Крыло развернулось и выгнулось вокруг нее, словно плащ на ветру, словно сокол, схвативший жертву.

– Прах?

Ей показалось, что это как-то связано с религией. Из праха мы созданы. Мы – прах звезд. Мы – прах на ветру.

Прах просил передать, что любит тебя, сэр Персеваль. И что он с нетерпением ждет свадьбы. Я – твой страж и опекун. Я – Крыло. Его свадебный подарок.

Ее затошнило.

– Слезай с меня.

Нет.

Но тут Тристен выскочил из-за деревьев и побежал к ней. Его кожа и волосы стали невидимыми на фоне снега.

По его следам бежала Риан; ее спутник-василиск, тяжело маша крыльями, летел рядом с ней. А позади них вытянулась линия ополченцев Бенедика; они построились в шахматном порядке, чтобы искать Персеваль в лесу. Персеваль повернулась к Тристену, умоляюще протянула к нему руки. Ариан она бы умолять не стала, но Тристен… Она не верила, что он хочет причинить ей вред.

– Сними их, – сказала она. – Сними эти крылья. Тристен, у тебя есть антимеч, сними их с меня прямо сейчас.

Тщательно рассчитав свое скольжение, он остановился метрах в пяти от нее. Из-за ее спины донесся скрежет: тени потянулись прочь от нее. Тристен вздрогнул, внезапно оказавшись в луче света.

Крыло раскрылось, словно бутон, – четыре крыла, шесть, девять. В них вспыхнул резкий голубой свет, и они выгнулись вперед, к Тристену, словно он – центр параболической антенны. Ярче всего сияли их края, острые, словно бритва.

В них блестели воля и готовность убивать.

Тристен развел руками. В левой руке он держал тот дурацкий нож.

– Меч сломан, Персеваль, – сказал он.

– Ты носишь его с собой. У обломка все равно есть лезвие. Сними их с меня.

– Будь это так, я бы прорубил себе дорогу из коридора.

Риан подошла сзади и шагнула вправо, подальше от ножа. Гэвин опустился на ветку рядом с ней. А Бенедик встал слева от Тристена, оставив достаточно места, чтобы тот мог замахнуться клинком.

– Ты просишь его снова искалечить тебя.

– Лучше быть калекой, но свободной.

Но Крыло зашипело – если данный звук можно было так назвать: это был шелест пера о перо, скрежет клинка по клинку.

– Персеваль, – сказала Риан. – Эта штука вряд ли даст нам подойти поближе.

Персеваль не могла плакать, потому что она никогда не плакала. Но что-то блестящее застыло на ее лице, когда она широким шагом шла в центре группы; крылья-паразиты раздувались вокруг нее, словно гнездо из колючек. Она казалась суровой и решительно настроенной – никто не мог выглядеть бледным рядом с Тристеном, – и Риан безумно ею восхищалась.

Такое странное существо. Это так странно – то, что у тебя есть сестра. То, что ты – сестра. И еще более странно то, что ты – сестра такой сестре.

И то, что у тебя есть отец, напомнила себе Риан, глядя на то, как летают из стороны в сторону блестящие черные волосы Бенедика, который прокладывал дорогу в снегу. К этому она оказалась совсем не готова. А также к тому, чтобы стать возвышенной и таскать героя Ынга в коробке между ушей.

Их окружили люди Бенедика; кто-то следовал за ними, а остальные рассыпались в стороны. У многих в руках были фонари, поэтому процессия сияла, словно ожерелье из самоцветов. Риан разглядывала чужое небо и холодные деревья, лед, снег и звезды, размазанные по заиндевевшему небу.

– Зачем нужен этот холод?.. – спросила она.

Огни, которые, вероятно, освещали дом Бенедика, виднелись между голыми деревьями, заставляя их отбрасывать странные тени.

Бенедик повернулся к ней, и слово «сэр» застыло на ее губах, но он, похоже, этого не почувствовал.

– Для яблок и вишен, – ответил он. – Ты их пробовала?

– Да, сэр.

На этот раз она сумела выдавить из себя это слово в знак уважения и при этом даже не пискнуть. Но за это она получила лишь хмурый взгляд. Знак заботы – или неодобрения?

– Ну… – сказал он и краем рта улыбнулся Тристену. Риан показалось, что эту улыбку она не должна была увидеть. Так взрослые улыбались детям, а возвышенные – плебеям. – Многие сладкие фрукты созревают на холоде. Разница температур стимулирует воздухообмен. А зачем нужен мир, если в тот момент, когда он доставит нас на новую Землю, мы уже забудем, как жить на поверхности планеты?

– «На новую Землю».

Забавно, что голос Тристена – гнусавый и все еще хриплый, хотя уже и восстанавливающийся, – так ее успокаивал.

– Брат, ты же не возвращенец? – спросил Бенедик.

Тристен покачал головой, и с его головы посыпались снежинки, словно его белые волосы сами состояли из снега.

– У нас только один путь – вперед.

Гэвин, летавший над группой кругами, пронесся над головой Риан; его крылья стряхивали снег с веток вечнозеленых деревьев. Риан сделала шаг в сторону, чтобы не получить кусок замерзшей воды в лицо, и подумала о том, как ее изготовили. Если она действительно станет возвышенной, одной из этих надменных и таинственных созданий, будет несправедливо, что у нее не вырастут крылья.

А затем она подумала про Персеваль, и ей стало стыдно. Но ведь Бенедик и Тристен не очень отличаются от своих братьев и сестер, верно? Они, словно идеальные диктаторы, все решают за других. И с Персеваль они вели себя лишь чуть вежливее, чем с каким-нибудь плебеем.

Персеваль откашлялась – словно мысли Риан могли командовать ею с той же легкостью, что и Тристен.

– И все это для того, чтобы научить нас жить на планете? Чтобы мы не стали слишком изнеженными, слишком приспособленными к жизни в домах?

– Они сделали так, – ответила Риан с уверенностью героя Ынга, – потому что для них это элементарно.

Бенедик хмыкнул. Риан не могла понять, выражал ли он так свое уважение или презрение, и ее удивило то, насколько неоднозначными являются ее эмоции по отношению к этим двум взаимоисключающим вариантам. Предположения Риан не оправдались: его власть над ней не вызывала в ней ни страха, ни тревоги. Но она одновременно надеялась получить его одобрение и отвергала его.

Возможно, бунт уже впился зубами в ее душу – но, похоже, еще слишком слабо. Ведь кто ей Бенедик? Этот человек, ее отец, существует. Это для нее новое. Но кто он ей? Он же бросил ее.

Какая разница, что он о ней думает?

Ей, разумеется, должно быть не все равно, ведь сейчас логика влияет на эмоции ничуть не сильнее, чем раньше. Но теперь она стала возвышенной, и в ее арсенале появились другие средства. Она может принять решение о том, что не хочет