Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

Решил поиздеваться? Добро. Терпи теперь.

Волколак зажмурился, закрыл лицо локтем и наугад побрёл туда, куда тычками гнала его осенённая.

– Это правда? – спросила его Клёна в спину. – Это правда был ты?

– Я, – ответил Лют. – Просто тебе тогда повезло. А мне нет.

Он с сожалением вздохнул и пошёл дальше. Оборотень не видел, как девушки обменялись короткими взглядами. Во взгляде Лесаны читалось: «Я же говорила». А во взгляде Клёны: «Я поняла».

Вскоре Лют почувствовал, что Клёна свернула в другой коридор: её запах медленно ускользал, истончался и наконец вовсе пропал.

А спустя несколько сотен шагов обережница впихнула пленника в покой главы. Лют нащупал лавку, опустился на неё, крепко-накрепко закрыл глаза ладонями и изготовился к казни.

Глава 14

Лучинка чадила и потрескивала. Огонёк дрожал, бросая на стены зыбкие тени. Ночь уже была на исходе. Через оборот горизонт начнёт светлеть, над лесом покажется солнце. Сугробы окрасятся поначалу в сиреневый, а потом в розовый цвет. Однако пока за окнами тоскливо подвывал ветер, да сквозило в щели заволочённого окна. А Ихтор всё сидел за столом и перебирал старые свитки. Аж спина затекла горбиться.

Он читал не то шестой, не то седьмой свиток по лекарскому делу, но так ине мог понять, что приключилось с Донатосовой дурочкой. Впервые Ихтор имел дело со столь чудной хворью, чтоб болящий и огнём горел, и в ознобе трясся, и потел, и едва стонать мог от жажды, и задыхался, и кашлял, и блевал без остановки, и леденел до синевы. И всё это едва ли не одномоментно. А потом скаженной вдруг делалось легче. Она немного дремала, после чего поднималась свежей, полной сил, осунувшейся, конечно, но явно не умирающей. Да только через пару оборотов всё начиналось сызнова.

Как Встрешник сглазил!

Вот и сидел Ихтор, забыв про сон, читал-перечитывал ветхие свитки, но так ни на шаг ине приблизился к пониманию этого недуга.

– Не чёрная лихорадка, не сухотная, не паду́чая[4], – бормотал вполголоса целитель, перебирая названия всевозможных хворей и сверяя их с приметами Светлиной болезни.

Ихтор со всем тщанием вчитывался в рукописи, тёр лоб. Впусте. По всему выходило, что девка болела… всем. Вот только, как ни всматривался целитель, не видел в сиянии дара чёрных пятен, которые обычно указывали на хворобу. Не понимал он, как такое могло быть, и оттого злился.

Отложив в сторону очередной свиток, целитель уронил голову на скрещённые руки. Всё без толку.

Ветер тоскливо завывал за окном, словно оплакивая печальную участь не то болящей дурочки, не то пытающегося её вылечить обережника.

Лучинка, догорев, погасла, а Ихтор, сам того не заметив, задремал. Очнулся он от противного скрежета когтями по двери.

Рыжка. Явилась гулёна.

Поди, как обычно, притащила на порог пару-тройку дохлых крыс. Ихтор едва ли не каждый день выкидывал разорванные тушки. А кошке всё нипочём. Зазевается хозяин-дуралей, так она и в постель крысу или мышь подложит. Гляди, мол, пока ты тут дурью маешься, я вся в делах, вся в хлопотах.

По двери сызнова провезли когтями. Царап-царап-кхр-р-р. Какой противный звук! Аж скулы сводит!

Ихтор поднялся из-за стола и отправился отворять. Рыжая красавица, вместо того чтобы войти, уселась на пороге, вопросительно поглядела на человека круглыми янтарными глазищами и призывно мяукнула.

– Ну заходи. Чего замерла-то? – устало спросил он.

Обережник уже привык разговаривать с кошкой как с равной. Собеседницей она была хорошей: не перебивала, речами не досаждала. Бывало, правда, что разворачивалась и уходила, не дослушав. Ну так, а что взять с животины? А вообще Рыжка явно считала Ихтора диковинным недоразумением, которое почему-то возомнило себя её хозяином.

Кошка сызнова требовательно мяукнула и отошла от двери на несколько шагов. Уселась посреди тёмного коридора. Только глаза мерцают. И сызнова: «Мя-а-а-ау-у-у!»

– Ну не хочешь – не иди.

Целитель захлопнул дверь, но не успел и шагу сделать, как створку сызнова принялись терзать острые когти, обладательница которых требовательно и обиженно мяукала.

– Тьфу ты, пропасть! – выругался Ихтор, сызнова отворяя. – Чего надо? Я спать хочу. Молоко у тебя есть. Нагулялась. Что вопишь?

Кошка сызнова отбежала на несколько шагов и обернулась. Идём, мол, надоел языком трепать.

Ихтор выругался, однако подхватил с лавки кожух и отправился следом. Рыжка бежала впереди, то и дело оглядываясь и проверяя, идёт человек или отстал?

– Да иду я. Иду…

Она фыркнула, будто давая понять, что думает о его расторопности. А уже через десяток шагов обережник догадался: Рыжка ведёт его в башню целителей. Вот что за напасть с ней?

Перед дверью лекарской кошка остановилась и громко мяукнула. Ихтор толкнул створку, пропустил спутницу вперёд, сам вошёл следом.

– Наставник! – Из соседнего кута выскочил обрадованный появлением старшего Любор. – А я уж не знаю, что и делать. Едва дышит девка-то. И вся ледяная, как покойница. Сердце чуть трепещет…

Крефф подошёл к лавке, пощупал холодный лоб лежавшей без памяти Светлы.

Взаправду ледяная. Как бы не пришлось Донатосу поутру упокоевать девку.

– Дохала, чуть всё нутро не выплюнула, – тем временем частил выуч. – Я её салом волколачьим стал натирать, а она как кинется блевать да метаться! Вон рубаху мне порвала. – Юноша указал подбородком на разорванный ворот и оцарапанную до крови кожу под ним. – А как проблевалась, ничком повалилась и захолодела вся, будто сосулька. Я уж и очаг развёл пожарче, и в одеяло меховое её закутал. А она всё одно чуть дышит и ледяная.

– Дай-ка погляжу.

Ихтор отодвинул послушника и опустился на край лавки. Рыжка обеспокоенно крутилась в ногах обережника, пока он водил мерцающей ладонью над телом скаженной.

– Да что ж с тобой такое?! – рыкнул лекарь, поняв, что сила, которой он пытался пробиться к хвори, уходит в девку, как вода в потрескавшийся кувшин: вроде льётся, вроде наполняет, а глядь – сызнова пусто.

– Ты не мучься со мной, не надо, – тихо-тихо прошептала вдруг скаженная.

Обережник с удивлением заглянул только что умиравшей девке в глаза и подивился, какой покой отражался в прежде смятенном взгляде.

– Не надо… – Светла выпростала тонкую прозрачную ладонь из-под одеяла и мягко погладила Ихтора по запястью, будто утешая. – Каждой твари живой свой срок отмерен. Ни прибавить его, ни убавить…

Рыжка зашипела из-под скамьи, зафыркала, почему-то ударила креффа лапой, будто призывая не сидеть сиднем, а хоть что-то сделать. Однако, поняв, что делать человек ничего не собирается, вновь прыгнула на едва вздымающуюся грудь