Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

чтоб успокоился. Чай не о безделице говорят – о дочери главы! Да и просто… не привыкла она к тому, что мужчина может без повода заходиться, словно жеребец. От обережников слова зряшного не дождёшься, не то что улыбки. А этот чуть чего – покатывается. Смотреть противно.

– Что ты гогочешь? – Девушка поморщилась. – Что тут смешного?

Лют успокоился и совершенно серьёзно ответил:

– Клёна вашему главе не дочь. Можешь его расстроить. Ну или обрадовать.

– С чего ты взял? – удивилась Лесана.

А сама, к стыду своему, подумала: нешто Клёна говорила этому прохвосту что-то плохое о Клесхе? Да нет, не могла. Не водилось за ней привычки к злословию.

– Она им не пахнет, – пояснил Лют. – Значит, не кровная. Как ты или я.

– Она его падчерица, – сухо произнесла Лесана. – Единственная выжила из всей семьи. Сына родного Серый загрыз. Жена непраздная умерла всего месяц тому. Он и попрощаться не успел с ней – по надобям ездил.

Обережница говорила негромко и ровно. Не обвиняла, не гневалась. Однако становилось понятно, что в этот миг Лют ей глубоко неприятен. Словно именно он убил и замучил всех тех, про кого она вспомнила.

Волколака это не пристыдило. Он лишь развёл руками и вздел-таки болтавшуюся на шее рубаху.

– Не повезло. А на меня ты почто сердишься?

Лесана сама не понимала почто, потому огрызнулась:

– Да все вы – семя про́клятое.

Лют хохотнул и взялся вязать обмотки.

– Ничего не проклятое. Ты просто глядишь через злобу. А я, например, буду хорошим мужем.

– Чего? – Обережница даже растерялась от такой дерзости.

– А что? Сама посуди: днём я сплю и жену не донимаю. Ночью, когда мужик всего нужнее, я в самой силе. Опять же, места в избе мне много не надо: могу и в конуре спать. А ежели на цепь пристёгивать, так и гулять не стану. Буду и верным, и рядом всегда. В мороз об меня греться можно. А коли вычёсывать, так ещё и носков навяжешь. Я – подарок, Лесана. С какой стороны ни взгляни. Ну и ещё ко всему, со мной ночью ходить можно и ничего не страшно. Ав тебе просто злость говорит. Или зависть.

Он подмигнул собеседнице, а та насмешливо ответила:

– Чему завидовать-то? Что ты однажды жене голову откусишь, не удержавшись?

Оборотень посмотрел на неё укоризненно.

– Зачем же мне жене голову откусывать? Что я, припадочный? Лесана выразительно пожала плечами.

– Припадочный или нет, а главе любопытно, зачем ты его дочь обхаживал.

Пленник покачал головой.

– Уж вы меня и в чулан заперли, и ошейник нацепили, и заклинаньями по рукам и ногам сковали, а всё одно подвоха ждёте. Вот он я, весь ваш. Спросит – отвечу. А дочь я его не заманивал и не обхаживал. Первый раз она заблудилась и случайно во двор вышла. А что ж мне не поговорить с красивой девкой? Второй раз, правда, сама пришла, да и то через день. Видать, от скуки. А третий – с подружками прибежала, когда от Беляна спасалась. Ну и чего я сделал не так? Надо было её в первый раз прогнать? Сказать с порога, что я волк? Чтоб она на всю Цитадель голосила? Это бы главе твоему понравилось?

– Надо было сказать правду, – ответила обережница. – Ане смущать девочку. Ей и без того несладко.

– Ладно, – легко согласился Лют. – Правду так правду. Я пленник. Делаю, что велят.

Почему-то Лесана почувствовала подвох в этих его словах.

– Гляди, не вздумай на жалость давить. Ты зверина дикая, она человек. Так что нечего тут похохатывать и зубы ей заговаривать. Ишь выискался.

Ходящий посмотрел на неё долгим задумчивым взглядом.

– Не буду. Чего ты хочешь? Как велишь, так и сделаю.

– Прекрати девочке голову дурить, – сказала обережница.

– Я не дурил.

Лесана тяжело вздохнула и произнесла раздельно:

– Скажи. Ей. Правду.

Лют рассердился:

– Да какую правду-то? Иль ты думаешь, она не разглядела, что я ходящий?

Собеседница усмехнулась.

– Правду о том, что ты её сожрёшь ине подавишься. Что не спасал надысь, а лишь себе на радость поохотился нароком. Лют, давай начистоту? Нрава ты самого поганого. И дурачить людей любишь. Скажи честно, она бы так и ходила к тебе, ни о чём не догадываясь, верно?

Волколак усмехнулся.

– Я всё думал, злость тебе глаза застит. А ты, оказывается, ко мне приглядывалась. Даже вон понимать начала. Там было скучно, Лесана, на этом вашем дворе. Я не люблю одиночество. И дрова рубить не люблю. А тут она пришла, красивая. Пахнет вкусно. Поленницу складывать вон меня научила. Чего ради мне было её пугать? – Он наконец обулся. – Ну, веди, что ли. Чего стоишь?

– Ты скажешь правду.

– Скажу, скажу. Я ведь уже обещал.

Обережница завязала ему глаза и лишь после этого отворила дверь и пропустила вперёд. Неторопливо они миновали коридор, поднялись по короткому всходу. В этот миг из кромешной темноты навстречу выступила Клёна.

Лют замер, широко улыбаясь. В воздухе подземелья ещё витал запах дыма от погашенной лучинки. Клёна знала, что огонь причиняет ходящему боль, и не захотела его мучить.

– Пришла? – спросил Лют, снимая повязку.

– Я… Я спасибо хотела сказать, – прошептала девушка, испуганно вжавшись в стену.

– Не за что, – ответил волколак. А потом мягко шагнул вперёд, взял собеседницу за плечи и негромко сказал: – Ты так вкусно пахнешь. Совсем как тогда, в деревне. Ежели б не та псина, ты б не убежала, ягодка сладкая. Нет. Это из-за тебя я охромел. А теперь мне ещё и от твоего батьки достанется… Добро бы зубы не вышиб, а то придётся добычу не грызть, а обсасывать. Так что, чего уж там, поквитались.

Даже в синильной темноте было видно, как Клёна отшатнулась. А Лесана схватила Люта за ошейник и поволокла прочь, в душе кляня себя, что позволила этим двоим перемолвиться. В груди обережницы клокотал испепеляющий гнев.

Когда нынче Клёна упрашивала отвести её к Люту, Лесана воспротивилась. Чего ей там делать? Пугаться лишний раз или, напротив, привораживаться? Этот змей, ежели кольцами обовьёт, не вырвешься. Но Клёна так просила, что пришлось уступить. Пусть встретятся. Пусть увидит, как мерцают во мраке звериные глаза, вспомнит, как перекидывался человек в волка. Глядишь, умишка-то прибудет. Да и с волколаком Лесана загодя поговорила, наказала, чтоб отсёк от себя глупышку, не дурил голову. И ведь слово-то он сдержал, сказал правду. Но кто ж знал, что правда его окажется такой… уродливой.

Клёна шла рядом, заметно бледная, но без гнева в глазах. Однако обережница всё одно озлилась на пленника