Павел Дартс - Крысиная башня

Им повезло. Они убежали из одной из сельхозкоммун — как раз накануне эпидемии. Смогли. Многие вот не смогли. И все же и Оля, и Миша тоже были такие тихие, несмелые… Толян как-то спросил батю: «Ты их специально, что ли, подбирал таких — богом испуганных?», на что он обоснованно ответил:

— Толян, которые дерзкие и резкие, те уже или успокоились навечно, или уже где-то пристроились — к банде ли, к армии ли. Неприкаянные вот такие только и остались.

— Ну и зачем они нам? Они ж не бойцы.

— А для обеспечения тыла. Чтоб нам не заниматься ничем кроме войны и охраны. Это как в муравейнике: есть рабочие муравьи, есть воины. Вот мы и есть воины. Воины Башни. А? Звучит?

— На патетику мне положить, веришь? — отреагировал на это Толик.

Вообще тогда, насколько помню, интересный у них разговор получился. Батя сумел раскрутить Толика на целую речь по теме «что я вижу для себя в этой новой нашей действительности».

До этого Толик об этом и не задумывался, видимо. А тут проникся, — и выговорился: «Я, говорит, живу ради остроты ощущений. Ради, говорит, аромата жизни. А риск дает такой острый аромат, что только ради того, чтобы время от времени нюхать этот аромат, и стоит жить»

— Сам придумал, или прочитал где? — осведомился удивленный батя.

— Не, брателло, веришь — все сам! — отозвался польщенный Толян, — Единственно, говорит, цитата в тему: «Живи быстро и умри молодым», — вот, говорит, это — по мне!

— А чья цитата? — спрашивает батя.

— А мне пофиг! — с полной безмятежностью отвечает тот, — Для меня главное не кто сказал, а что сказано.

— Отморозь… — грустно вынес вердикт батя, — и я с ним согласился. Толян… Он иногда был просто запредельно жестоким, но не от садизма, а просто от такого своего понимания жизни. Напрасно батя его раньше обвинял в беспричинной и излишней жестокости, — он был не больше жесток, чем хорек в курятнике, режущий всех кур, хотя ему «на пообедать» вполне хватило бы и одной. Но он режет всех, и не потому, что он как-то по особому жесток, а просто он не видит оснований оставлять их в живых, — точно так же, как, скажем, для лисы нет оснований душить весь курятник, когда хватает одной несушки. Натура такая!

В общем, батя их — Крота и Олю, Мишу, Валечку, — принял в Башню. Не то чтобы на статус полноправных жителей и «в гарнизон»; это, говорит, недопустимо нам — в демократию играть, не то сейчас время. Статус он им определил что-то вроде «вольнонаемных пеонов», но с полной свободой перемещаться внутри Башни; и, как говорится, «с совещательным голосом на совете». Но выходить из Башни — только по разрешению; и оружие — не трогать без разрешения. Вот такой вот, как он выразился, «просвещенный феодализм».

Толик поинтересовался: «- А кто тогда мы?»

Батя задумался, а потом выдал:

— Ты, Толян, правильную тему затронул. Хотим мы, не хотим — но в дальнейшем, чтобы выжить, нам нужно будет увеличивать гарнизон. А как же! Вон, Серому невеста понадобится… — подмигнул мне, но мне его подначки были пофигу, — Конечно, увеличивать будем по мере роста наших возможностей обеспечить всем пропитание, тепло и защиту, не раньше. И тут в полный рост встает вопрос «статуса». Каков будет статус новых членов? Одно дело, если мы будем объединяться с равными по статусу в новой этой нашей цивилизации людьми. И другое — если мы берем людей на прокорм и под защиту, — это совсем другой статус…

— Ну, братан, ты как крепостник рассуждаешь! — хохотнул Толик.

— Да ничуть! Так всегда было. Вот прикинь, скажем, год назад… Организуем мы с тобой, скажем, предприятие. Наша идея, наш риск, наши средства. С какой радости вдруг сторонних людей брать на равную долю, когда предприятие уже запущено и успешно функционирует? Долю в доходах, равный голос на совете? Согласись — неразумно. Так никто не делает, то есть не делал. Тот же Игореша, — он хмыкнул, — Он ведь своим Лексусом с нами не разбежался делиться. Тогда-то. Ну а теперь, — теперь ситуация, сам понимаешь, еще жестче. Вот така вот…

— Да усложняешь ты, брателло… — потягиваясь, бросил Толик, — К чему это?… По человеку будет видно, кто и на что годен, и какой голос будет иметь.

— Э, нет. Знаешь, брат, меня жизнь научила, что всегда нужно заранее кроить шкуру неубитого медведя. Во избежание непонимания в дальнейшем. И всегда расставлять точки над и. Чтобы не было потом мучительно больно!..

Батя ухмыльнулся и на этом свернул разговор о «статусах». Но, как я понял, он никогда ничего не делал и не решал «просто так», и этот разговор тоже был с прицелом на будущее.

ВЕСЕЛО, ВЕСЕ-Е-ЕЛО ВСТРЕТИМ НОВЫЙ ГОД!

Трещал так по домашнему огонь в печке. Подкладывавший в нее дрова — попиленные на аккуратные чурбачки толстенные половые плахи, содранные с бетонных перекрытий из «разбомбленных» квартир, Володя бухтел, что «надо бы щели глиной промазать, трескается наша конструкция…»

Люда с Леной доделывали приготовления к праздничному столу, который накрыли в соседней комнате. Так все «по-домашнему», но с большой поправкой на изменившиеся реалии: светильники и свечи вместо «верхнего света», печка вместо батарей центрального отопления. А вообще — все как было. Поздравления, подарки, елка…

Батя хотел поставить нашу старую, искусственную елку; но Толян в очередной раз решил метнуть понты, и договорился с кем-то из вояк, что приезжали из пригорода; и нам привезли (незадаром, конечно!) шикарную живую елочку!

Вообще в этот Новый Год, да, по чести говоря, и раньше, только я так внимания не обращал, Толян открылся еще с новой стороны — оказалось, что он жуткий понторез! Выпендриться, сделать показуху — это для него было важно! У него в последнее время прорезалась некая тяга к «красивой жизни»: пафосные, дорогущие, недоступные «в той жизни» вещи стали доступны и зачастую ничего не стоили; зато самое «очевидное» и обычное стало цениться как никогда; ну, он и кинулся наверстывать. Батя подсмеивался над ним, говорил, что видимо это с 90-х годов, со времени его молодости засела у него в мозгу эта тяга «к крутости», — и, главное, «крутости» не только внутренней, но и внешней. «Че, брат, не удалось в 90-х малиновый пиНджак с карманАми поносить, да „гимнаста на голде“, так ты сейчас решил это компенсировать?… Стечкин-то тебе больше как статусная вещь нужен, не?… А разгрузка — так непременно фирменная? А в „Гарсингах“ тебе уже западло ходить, тебе „Лоу“ подавай?»

Тот обижался и кидался спорить:

— Че ты? Вот че ты?? Ну где понты, а? Это ж голимая целесообразность! — но со стороны-то было прекрасно видно, что для него внешние атрибуты «крутости» очень даже важны. Как прежде для какого-нибудь нового русского было круто подарить своей подруге какую-нибудь хрень за дикие деньги — и чтобы все видели и «оценили широту размаха», так и для Толяна… Если елка — то живая, это в обезлюдевшем-то городе, где с наступлением холодов посрубали, к сожалению, все елки, где они были — ну, вот, возле Цирка, или бывшего, теперь разрушенного Дома Правительства. Почему «к сожалению»? Потому что если бы не срубили до нас — то срубили бы мы… А так — пришлось Толяну заказывать; да и с подарком Элеоноре он тоже выпендрился.