"Фантастика 2025-169". Компиляция. Книги 1-24 - Никита Киров

— Оборотневы, — произнес он, и в голосе зазвучало то самое холодное удовлетворение хищника. — История. Прах. И очень прибыльный прах.

Он ткнул пальцем в несколько ключевых точек на карте.

— Шахты «Черный Клык» — наши. Торговые пути в северные моря — наши. «Каменное Логово» — наш форпост. Их земли, их богатства, их сила, вырванная с корнем, теперь питает наш род. Война длилась сутки, Видар. Сутки! Империя в шоке. Совет Темных скрежещет зубами, но молчит. Они почуяли настоящую мощь. Мощь, которая не кричит, а действует. Которая стирает врагов с карты, не оставляя даже имени для проклятий.

Он поднял взгляд на меня.

— Твой утренний… эпизод… у ворот академии. Он был искрой. Но искрой, упавшей в нужную пороховую бочку. Ты дал нам повод. И мы использовали его по максимуму.

Он говорил о тысячах жизней, о сломанных судьбах изгнанников, о реках крови у Черного Брода — как о бухгалтерском отчете. Холодная логика власти. Я слушал, чувствуя, как Пустошь внутри, дремавшая после веселья с друзьями, шевелится, откликаясь на этот ледяной прагматизм.

— Победа — да, — ответил я, наконец подходя к столу. Мои пальцы бессознательно провели по холодному дереву. — Но цена? Месть за Оборотневых падет на нас. Не их, так их союзников. Совет Темных не простит такого усиления.

Отец усмехнулся, коротко, беззвучно.

— Цена уже заплачена. Кровью Оборотневых. Страхом остальных. А месть? — он пренебрежительно махнул рукой. — Пусть боятся. Пусть ненавидят. Сила — вот единственная валюта, которую уважают. И ты, сын, — его взгляд стал пристальным, пронзительным, — ты стал не просто сильным. Ты стал… иным. От тебя веет не только Пустотой. От тебя веет чем-то древним. Чужим. Где ты был на самом деле? Отчеты охраны… туманны.

Наступила пауза. Гул камина за спиной отца казался единственным звуком во вселенной. Я встретил его стальной взгляд. Пришло время правды. Или той ее части, что можно было открыть.

— Пустошь была лишь коридором, отец, — начал я тихо. — Коридором к дверям, которым лучше бы оставаться закрытыми. Я побывал… во Дворце Богов. Вернее, в том, что от него осталось.

Бровь Григория Васильевича едва заметно поползла вверх. «Дворец Богов» — это было уже за гранью обычных легенд.

— Асгард? — спросил он, и в его голосе впервые зазвучал не расчет, а жгучее любопытство мага, столкнувшегося с непостижимым.

— Асгард, — подтвердил я. — Но не золотой чертог из саг. Город мертвых. Развалины, омываемые ледяным ветром забвения. Трон Одина — пуст. Вальхалла — безмолвна. Лишь тени былого величия бродят по руинам. И… эхо былой мощи.

Я сделал паузу, собираясь с мыслями, как рассказать о невыразимом.

— Я нашел их. Могилы древних. Могилу Тора. Мертвый мир не такой уж и мертвый. В нем есть некое подобие жизни. Были и те, кто там властвовал после гибели богов. Волки Асгарда, потерявшие разум. Осколки воли, застрявшие в разрушенном мире. Они… существовали на грани. Безмозглые, полные лютой ненависти ко всему живому. Я… Скажем так, победил их. Уничтожил, стер с реальности. Иначе было нельзя. Потом нашел гробницу Тора — мне помогли. Был… проводник, -воспоминание кольнуло горечью. — А после я смог договориться с тем, кто там был.

Лицо отца стало каменным. Все его внимание было приковано ко мне.

— Ты что-то вынес оттуда? — его голос звенел напряжением.

Я кивнул. Самое время для финального аккорда. Я протянул руку ладонью вверх. Не к отцу. К пустому пространству перед камином. Сосредоточился. Пустошь отозвалась, но не холодом — гулом, глубоким и мощным, как удар сердца планеты. Внутри, там, где горела метка Мораны, что-то откликнулось на зов.

Воздух затрепетал. Запахло озоном и грозой в чистом поле. Пространство над ладонью сгустилось, искривилось. И появился Мьёльнир в своей первоначальной форме.

Не золотой и сияющий, как в детских сказках. Темный. Матово-серый, словно выкованный из туманной стали и вечной мерзлоты Асгарда. Грозовые руны, высеченные по бокам короткой рукояти и на массивной кубической голове, светились не ярким светом, а глухим, подспудным сиянием, как угли под пеплом. Он висел в воздухе, невесомый и невероятно тяжелый одновременно. От него исходила аура первозданной, неукротимой мощи, мощи чужой, древней, бесконечно далекой от славянских лесов и интриг Империи. Воздух гудел низкой нотой, стекла в витринах тонко зазвенели. Даже пламя в камине приникло к поленьям, словно в страхе.

Я обхватил пальцами рукоять. Кожа сразу же ощутила ледяной холод металла и… пульсацию. Как будто внутри молота спало нечто чудовищное, живое. Сила, заключенная в нем, рвалась наружу, но сдерживалась волей, прошедшей через Пустоту, и странным резонансом с Метками на душе.

— Молот Тора, — произнес я, и голос мой звучал громче из-за гула, исходящего от артефакта. — Застрял в руинах его чертога. Никто не мог сдвинуть его с места веками. Ни тени мертвых, ни чудовища Асгарда. Но… он откликнулся. На мой зов. Поверил мне? Не знаю. Но теперь он здесь.

Григорий Васильевич Раздоров встал. Медленно. Его лицо было абсолютно бесстрастным. Но в его стальных глазах бушевал ураган. Удивление. Жажда. Страх. Не перед сыном. Перед силой, которую сын принес в их дом. Перед Молотом, чья слава пережила богов. Перед осознанием, что игра под названием «власть» только что перешла на уровень, где старые правила не работали.

Он подошел ближе, не сводя глаз с Мьёльнира. Его рука невольно потянулась, но остановилась в сантиметре от холодной поверхности.

— Молот Громовержца… — он выдохнул, и в его голосе звучало почти благоговение, смешанное с леденящим расчетом. — Ты принес не просто артефакт, Видар. Ты принес… знамя. Знамя новой эры. Эры, где слово Раздоровых будет звучать не только в Империи.

Он наконец оторвал взгляд от молота и посмотрел на меня. В его глазах горел новый огонь — амбиций, перешагнувших все мыслимые границы.

— Империя — это песочница. Совет Светлых или Темных — состарившиеся дети, играющие в кости. Оборотневы? Муравьи. — он указал на молот. — Вот наш путь. Путь силы, о которой они не смеют и мечтать. Договор с богами? Хорошо. Мы используем его. Мы используем всё. — его голос стал тише, жестче. — Но помни, сын — тот, кто играет с молниями богов, должен быть готов сам стать несокрушимым. Или сгореть дотла. Никаких полумер. Никакой слабости.

Его взгляд скользнул в