Ювелиръ. 1807 - Виктор Гросов

говорил мне Платонов, качая головой. — Механизм хвоста — это система из сотен рычагов и тяг. Если мы его разберем, никогда не соберем обратно. Синхронизация будет утеряна навсегда. Либо живой механизм с пятном, либо красивый, но мертвый павлин».

Они видели тупик. Я — вызов. Попросив все чертежи и схемы, я неделю просидел над ними, прежде чем, получив наконец неохотное разрешение Платонова, начал операцию. Работа ювелира, вынужденного стать часовщиком. Я не лез в механизм — я, как хирург, делал «лапароскопию», сконструировав специальные микро-инструменты, чтобы, не нарушая основной сборки, отсоединить именно ту группу тяг, что отвечала за проклятое перо. Пальцы до сих пор помнят холод латуни и то, как, затаив дыхание, я выводил из зацепления последнюю шестеренку. А потом была уже моя, ювелирная работа — восстановление позолоты. И самый страшный момент — обратная сборка. В глазах всей группы и самого Юрия Павловича застыл благоговейный трепет, когда после завода механизма павлин повернул голову, и его хвост плавно, без единого скрипа, раскрылся во всем своем сияющем великолепии. Пятна не было. Механизм жил. Я не просто починил вещь. Я заглянул в душу гения-механика, чтобы спасти работу гения-ювелира.

Мысль о музыке для своего будущего салона на Невском вернулась, но уже на совершенно ином уровне. Не просто купить шкатулку. Создать. Создать то, чего здесь еще не видели. Машину, способную исполнять не примитивную польку, а сложные, многоголосые произведения. Оркестрион.

Я закрыл глаза, отгородившись от шума Гороховой. На темном фоне внутреннего экрана, светясь, как нити раскаленного металла, уже проступали чертежи. Перед мысленным взором выстраивалась сложная система сменных программных валиков, каждый для своей мелодии. Мозг уже рассчитывал передаточное число мультипликатора, который раскрутит маховик до нужной скорости. В воображении вырисовывался резонаторный корпус из красного дерева, его изогнутые стенки, рассчитанные так, чтобы усиливать низкие частоты, придавая звучанию глубину и бархат. Я видел, как молоточки, обитые тончайшей замшей, касаются стальных язычков, рождая чистый, хрустальный звук.

Теоретически, я мог спроектировать все до последнего винтика, выплавить идеальный сплав для гребенок, изготовить на своих станках самые сложные узлы. Однако я — ювелир. Материаловед. Я провел одну гениальную «операцию», но никогда не строил живой организм с нуля. Существовали тысячи нюансов, которые познаются только опытом: секреты подбора и сушки дерева для корпуса, хитрости нарезки зубьев на шестернях, таинство настройки звука, когда малейший сдвиг язычка меняет все. На то, чтобы постичь это методом проб и ошибок, уйдут годы, которых у меня не было.

Нужен был соавтор. Практик. Гений механики этого времени, чьи руки помнили то, чего не знали мои. Простой исполнитель не справится.

И тут у меня родилась гениальная мысль.

Кулибин.

Глава 27

Скрип рессор на ухабах Галерной отдавался где-то в затылке. Я откинулся на жесткую, холодную кожу сиденья и прикрыл глаза. Воздух в карете был спертым, пропитанным запахом увядших фиалок и ее духов — тонкий, лживый аромат, от которого першило в горле. Внутри не было ни триумфа, ни злости — просто усталость, как после многочасовой полировки упрямого камня, и гадкий привкус во рту, будто на язык попала капля царской водки.

Я поймал ее. Загнал в угол. И что с того? Эта маленькая победа не принесла ничего, кроме ясного понимания: я сунул руку в банку с пауками. И теперь нужно было эту руку как можно скорее выдернуть, пока не укусили.

Когда карета, прошуршав по гравию, замерла у ворот моего недостроенного чудовища на Невском, я выдохнул с облегчением. Здесь пахло по-настоящему: острой, щелочной пылью сырой извести и густой смолой свежих досок. Запах созидания. Запах стройки. Гаврила распахнул дверцу, и я, не дожидаясь помощи, шагнул в свой мир, где все было честно, грубо и подчинялось законам физики, а не придворному этикету.

В моей временной конторе, в пляшущем свете одинокого огарка, меня ждала Варвара Павловна. Перед ней, как вражеские знамена, лежала на столе стопка счетов. При моем появлении она подняла уставшие серые глаза, и в них был единственный вопрос, который она не решалась задать вслух.

— Плохо кончилось, Григорий Пантелеич? — ее голос был тих, эдакая деловая готовность к худшему.

— Скорее, вовремя, — бросил я, сбрасывая тяжелый сюртук на грубо сколоченную лавку. Налил себе в кружку остывшего чая из чайника. Горькая, холодная жижа обожгла горло, проясняя мысли. — С Галерной — отбой.

Ее плечи опустились, будто с них сняли невидимый груз.

— Не жалейте, Варвара Павловна, — я потер виски, пытаясь унять ноющую боль. — За красивым фасадом там интрига, в которую нам с вами лучше не встревать. Поверьте, тот дом принес бы одни только беды. Мы бы там все потеряли.

Она ничего не ответила, плотнее сжала губы и склонила голову, пряча взгляд.

— Ищите дальше, — Я смотрел на карту Петербурга, приколотую к стене. — Только теперь — не в центре. К черту все эти набережные. Подальше от двора. Мне нужно место, где можно будет жить, а со временем построить… настоящую фабрику. Свой причал, наверное. Значит участок у воды нужен. Думайте наперед. Нам нужно пространство.

Она подняла на меня удивленный взгляд. Фабрика? Причал? Я видел ее смятение, но остановиться уже не мог. Идея уже пустила корни.

Когда Варвара, сделав пометку в своей неизменной книге, уже поднялась, чтобы уйти, я остановил ее.

— И еще одно. Очень… деликатное.

Она замерла у двери, ее силуэт застыл на фоне темного коридора. Тишина в комнате стала густой. С улицы донесся далекий крик ночного сторожа: «Слу-у-ушай!».

— Мне нужно все, что вы сможете найти об одном человеке. Иван Петрович Кулибин.

Я произнес это имя почти шепотом, словно боясь спугнуть призрак. В моей прошлой жизни это была легенда. А здесь? Кто он сейчас? Забытый гений? Опустившийся старик?

— Где он, чем дышит, в каком он положении, — я смотрел на нее, пытаясь передать всю важность этой затеи. — Мне нужны факты. Но — предельно осторожно. Никто, вы слышите, — я понизил голос, — никто не должен знать, что я им интересуюсь. Наймите людей, заплатите втрое. Мне нужен результат как можно скорее.

Она не задала ни единого вопроса. Просто кивнула. По тому, как напряглось ее лицо, я понял, что она осознала — это большая игра, правила которой ей пока неизвестны.

Дверь за ней тихо закрылась. Я остался один. Подойдя к окну, я прижался лбом