Все дороги ведут в Реймс - Александр Петрович Харников

против ногайцев. Уже весной следующего года Турция окончательно признала присоединение к России Крыма и Кубанского края.

В составе казачьих частей калмыки приняли участие в Русско-шведской войне 1741–1743 годов. В боях в Финляндии отличился Чугуевский полк под командованием крещеного калмыка Авксентьева. В 1742 году сюда прибыл пятитысячный отряд атамана Краснощекова, в котором числилось 500 донских калмыков.

После заключения мира калмыки в составе донских казачьих отрядов неоднократно направлялись на службу в Прибалтику вплоть до конца 1740-х годов. В 1753 году было мобилизовано две тысячи ханских и 500 ставропольских калмыков для службы в Лифляндии.

С началом Семилетней войны калмыки вновь оказались на службе в русской армии. Кроме четырех тысяч ханских калмыков, в армию Апраксина были направлены Ставропольский калмыцкий (500 калмыков) и Чугуевский казачий (200 калмыков) полки.

С первых дней войны легкая конница, действуя в отрыве от основных сил, вела активную разведку и проводила диверсии, в ходе которых они рассеяли конные отряды противника. Население Восточной Пруссии, деморализованное слухами об «ужасных казаках и калмыках», покидало города. Калмыцкие отряды принимали участие во взятии Инстербурга (ныне город Черняховск Калининградской области) и Алленбурга (ныне поселок Дружба Калининградской области), и в сражении при Гросс-Егерсдорфе (1757 год).

Командующий русской армией фельдмаршал Степан Апраксин писал: «Я обойтись не могу об отменной храбрости сразившихся казаков, калмыков и гусар не донести». В воспоминаниях современников калмыцкая конница оценивалась довольно высоко. Например, канцлер Михаил Воронцов в «Письме путешественника из Риги», анализируя успехи и неудачи русской армии в Семилетней войне, отмечал: «Калмыки лучше всех из нерегулярных войск».

Глава 12. Попутного ветра, «Шлиссельбург»!

11 мая 1756 года. Балтийское море. Борт 54-пушечного корабля «Шлиссельбург». Профессор химии Михаил Васильевич Ломоносов

Палуба под моими ногами плавно покачивалась, ветер свистел в снастях, под форштевнем плескалась вода Балтийского моря. Мне вспомнилось детство, когда я на карбасе[54] своего отца выходил в море, доходя до Святого Носа[55] и Соловков. Эх, как давно это было…

Наш первоначальный план с заходом в Кёнигсберг и Штеттин отменили, когда кто-то вспомнил, что я в Пруссии разыскиваюсь за дезертирство – ведь меня, когда я возвращался домой с учебы в Германии, схватили вербовщики, чтобы насильно сделать гренадером его величества короля Пруссии. Эти ракалии оценили мой рост и мою стать. Да, мне тогда чудом удалось сбежать из крепости Везель. Но с тех пор для властей Пруссии я дезертир, который тайком покинул ряды королевской армии. И пусть даже то, что они тогда сделали со мной, было противозаконно, это все равно ничего не меняло. Наказание же за дезертирство в Пруссии достаточно жестокое – мне после поимки отрезали бы нос и нещадно били шпицрутенами, после чего отправили на каторгу.

Сейчас, конечно, меня вряд ли бы арестовали, а уж тем более наказали, особенно если я оставался на борту корабля. Но, как говорится, береженого и Бог бережет. Именно поэтому вице-канцлер граф Воронцов решил не рисковать и пойти напрямую в Копенгаген. Тем более что прямой путь до Копенгагена должен был занять около недели, а с заходом в эти два прусских порта мы потеряли бы еще одну неделю.

Я не был знаком с инструкциями, которые получил глава нашей делегации вице-канцлер граф Михаил Воронцов. Мне было известно лишь, что мы должны будем в городе Реймсе на коронации нового французского монарха не только представлять государство Российское, но и осуществить некую дипломатическую миссию, которая отсрочила бы участие нашей державы в общеевропейской войне.

Отправившийся вместе со мной во Францию бывший секретарь-корреспондент Академии наук Кристиан Гольдбах приватно сообщил мне, что было бы весьма желательно сохранить нейтралитет в отношении Прусского королевства. Кристиан был приятелем моего старого друга Леонарда Эйлера и потому не скрывал от меня некоторые дипломатические секреты, неизвестные многим участникам нашей делегации.

В свое время он оставил столь любимую им математику и поступил на службу в Коллегию иностранных дел, где благодаря своему уму и чисто немецкому трудолюбию сумел добиться высоких чинов. Во всяком случае, вице-канцлер Воронцов с большим уважением относился к моему бывшему коллеге по Академии наук.

Кристиан Гольбах был родом из Кёнигсберга. Вполне понятно, что он рассчитывал посетить своих родственников в этом городе – он их не видел несколько лет. Но когда наши планы поменялись, он не стал унывать – и в день перед нашим отплытием ему успели доставить почту, полученную из его родного города. Там были не только письма от родни Кристиана, но и некие чрезвычайно важные сведения, которыми он поспешил поделиться с вице-канцлером Воронцовым.

Когда же мы вышли в море, Кристиан, находясь в превосходном настроении, расхаживал на шканцах, мурлыкая под нос мелодию какой-то немецкой песенки. Мне даже показалось, что это была довольно неприличная с точки зрения добропорядочных германских бюргеров мелодия из репертуара вагантов – бродячих студентов, славившихся своим буйным нравом и дурным поведением.

– Гутен таг, герр Кристиан, – приветствовал я его по-немецки, – вижу, что вы находитесь в прекрасном расположении духа.

– Именно так, уважаемый Михаил, именно так, – с улыбкой ответил мне по-русски Гольбах. В отличие от своих немецких коллег, он неплохо, почти без акцента, разговаривал на языке своей новой отчизны. – Новости, которые я получил из Кёнигсберга… Впрочем, если вы хотите продолжить со мной беседу, то лучше всего это будет сделать у меня в каюте.

Я кивнул и вместе с Кристианом отправился в его каюту, где мы продолжили нашу беседу.

– Михаил, – сказал мне Гольбах, – во-первых, я хочу передать вам поклон от вашего старого друга Леонарда Эйлера.

– Разве он сейчас в Кёнигсберге, а не в Берлине?! – воскликнул я. – Впрочем, Кристиан, я вам весьма признателен за то, что вы передали мне привет от старины Леонарда. Я рад, что он забыл о моем, прямо скажем, не совсем красивом поступке[56] и не держит на меня зла.

– Михаил, – Гольбах укоризненно покачал головой, – сейчас очень многие люди желали бы, чтобы Россия и Пруссия начали воевать друг с другом. Герр Леонард – человек, верящий в Бога, за что его недолюбливает прусский король Фридрих II, который, к сожалению, с пренебрежением относится к христианской вере. Поэтому он согласился на время покинуть свой уютный дом в Шарлоттенбурге и отправиться в Кёнигсберг, чтобы увидеть меня. Но я ему написал две недели назад, что не смогу встретиться с ним лично, и он переслал с надежным человеком достаточно важные сведения, предназначенные для графа Воронцова. Что именно – этого я