Амлет, сын Улава - Адель Гельт

темноты было делом, посильным даже для таких слабосилков, упертых в свои песни, как мы все тут, кроме, разве что, меня... Снорри Ульварссон же как-то ответил на подобный мой вопрос с усмешкой: дело, мол, не в свете, а в воспитании.

Оно было понятно: летом, к примеру, в наших краях фонари не нужны вовсе, ни днем, ни ночью, зимой же их не стоит гасить все четыре холодные луны — даже днем почти ничего не видно.

Наставник снова заговорил, и мне показалось сначала, что он хочет разорвать неудобную для себя нить или даже целую прядь смысла, соткав взамен новую.

- Воспитание, да. Может показаться, что учеников я умею только наказывать. Ты тоже так думаешь? - я мотнул головой, мол, и не думал думать, но скальда было уже не остановить.

- Что-то, - Белый Лис встал ко мне немного левым боком, и говорил теперь чуть в сторону, - не вижу я среди вас всех, учеников своих и прочих людей тех, кто запуган и умучен выше достойной меры!

Это была хитрость из преподанных мне скальдом, и ее я уже знал хорошо. Еще я накрепко запомнил, что, чем сильнее в собеседнике сродство с Песней, тем лучше такая хитрость работает, но действует и на вовсе бесталанных — тоже.

Пение, что волшебное, что просто так, требует слуха, и чем звонче умеешь петь — тем лучше этот самый слух. Лучше настолько, что начинаешь уже воспринимать ухом биение чужого сердца, пусть и не явственно, еле-еле, но слышать, и чем человек к тебе ближе сердцем, тем громче и звук.

В хитрости этой работает то, что Строитель называет сложно: «ассоциативный ряд» — так называется цепочка мыслей, которые голова думает как бы сама по себе, без учета рассудка.

Хетьяр вообще взял полезное обыкновение — разбирать уроки скальда и пересказывать их мне своим языком, мудреными, но очень точными, не оставляющими иных смыслов, словами.

Цепочка получается недлинная, и звенья ее таковы.

Первое: сначала собеседник встал так, чтобы открыть мне свой левый бок.

Второе: именно там, левее, находится сердце, и так оно почти у всех людей. Есть, конечно, совсем уж странные, с красной безволосой кожей, россыпью мелких рогов на голове и отвратительным нравом, живущие то ли на Луне, то ли еще выше, и у таких людей сердец то ли два, то ли три.

Третье: значит, человек открыл мне свое сердце.

Четвертое: он не боится подлого удара, значит, мне доверяет.

Пятое и последнее: я это принимаю и доверяю в ответ.

И, что важно, ни единого клочка гальдура не сгустилось, а работает, как добрая Песнь: истинно, наставник мой хитёр, как настоящий лис!

- Скажи еще, что ты все время занят непосильной работой, и нет для тебя ни дня отдыха! - Снорри Ульварссон уже открыто глумился, впрочем, ему, как учителю, таковое прощалось, и даже более того. - Скажи, дай мне повод и право поднять тебя на смех! Вот, помнишь, как ты первый раз отправился в Рейкьявик...

Случилось это через год после начала учебы на острове, и был то последний день седмицы – тот, что и у франков, и у англов называется «днем Сатурна», хотя при чем тут огромный каменный шар планеты, почти невидимой глазами, я еще не знал, а спросить не догадывался.

Снорри Ульварссон отводит день этот умным мыслям, общению с асами и другими Высокими, и почти ничего не делает руками, даже не зажигает огня: он прочитал недавно об этом одну книгу, доставленную по случаю с далекого юга. Книга оказалась то ли умная, то ли просто очень толстая — не влезла в один переплет, заняв таковых ровно пять — и обрадовался отличному оправданию для однодневного безделья.

Все знали: Белый Лис ушел к себе и в себя, и там, у себя и в себе, сидит, и раньше первой звезды не вернется. Звезд же по летнему времени на небе почти не видно, поэтому когда именно получится с наставником поговорить, не знал вообще никто — даже он сам.

Поэтому, в первый в моей жизни фрьялсдагур меня провожал не Снорри Ульварссон, а первейший его помощник, называемый на полуденный манер десятником. То был уже знакомый мне хорошо карла Каин, имени отца которого мне так и не назвали, а сам я спрашивать посчитал невежливым.

- Идешь в отпуск, - порадовался Хетьяр Сигурдссон, появившись на несколько ударов сердца. - Вернее, если учесть продолжительность, в увольнительную.

Странный он, конечно, человек, даром, что и не человек уже вовсе. Это надо уметь — подбирать понятным и простым вещам названия мало того, что странно звучащие, так еще и значащие что-то совсем другое. Меня ведь сейчас никто не отпускал, да и увольнять, то есть выгонять, не собирался тоже... Видимо, это что-то вроде полуночных кёнигов: привычку не трепать истинной сути вещей, называя их настоящими именами, я, как ученик скальда и сам будущий скальд, всецело одобрял.

- Привет тебе, Строитель, - уважительно обрадовался Каин. - Здравия не желаю, сам понимаешь, почему. Теперь, когда ты точно с Амлетом, вас двоих и отпустить не страшно!

- Да его и одного уже... - Хетьяр поддержал заданный тон с видимым удовольствием. - Посмотри, каков стал наш юноша за минувший год! В плечах в полтора раза шире, в холке на две ладони выше, морда обветренная, выражение суровое... На такого и напрыгнешь не враз, забоишься. Настоящий морской волк, даром, что без плавников! - Оба необидно засмеялись, и я этот смех поддержал: умение посмеяться, когда надо, над собой самим, оказалось еще одной не совсем волшебной хитростью старого волшебника, и скальд преподал мне такую науку в числе первых.

Через пролив, неширокий и по спокойной воде, плыли недолго: гребли самые нерадивые ученики, с рулем управлялся я сам. По широкой дуге обошли несколько кораблей: это оказались три ладьи и один большой кнорр. Я, по ученической привычке, разглядывал значки на мачтах и считал щиты бортов, и выходило, что малые корабли все местные, большой же пришел с материка, из северных Гардарики.

Обрадовался: кнорр — корабль торговый, товара привез много, обратно повезет еще больше. Кроме самого товара, моряки привезли и будут рассказывать новости, петь нездешние песни и врать истории о далеких землях, до каковых историй я стал уже большой охотник.

Пристали к малому причалу, и я сошел на прочные мостки: лодке предстояло немедленно отправиться обратно и вернуться за мной уже следующим вечером. Один