Русь. Строительство империи 6 - Виктор Гросов

державы. Пока Киев на боку лежит — и Русь хромает. Как начнет подниматься — это будет знак всем: и друзьям, и ворогам.

Собрал десятников, что за пленными древлянами смотрели, да Степана.

— Значит так, мужики, — объявил им. — Начинаем Киев поднимать. Задача номер раз — разгрести пепелище. Особенно в центре, на горе, где княжий терем стоял. Весь мусор, головешки — вон. Трупы, если где еще валяются, собрать и предать земле по-человечески, хоть и вражины были. Пленных древлян — на эту работу. Глаз да глаз за ними! Кормить как положено, но гонять! Кто сачкует — плетей. Кто старается — на заметку берите, может, потом и на волю кто выйдет. Степан, на тебе все. Отвечаешь за работу и порядок.

Степан, мужик основательный, молча башкой качнул.

— С камнем пока повредим, — продолжил я. — Дело это не быстрое, мастеров надо, камень тащить. Начнем с дерева. Ставить новые избы, сараи всякие. Без затей, но чтоб крепко. Чтобы город снова задышал. На первое время хватит. Главное — начать. Чтобы люди видели — жизнь возвращается.

Второй пункт, важный — древлянские земли к ногтю прижать. Мало их столицу спалить. Надо свой острог поставить, чтоб как удавка на шее был и реку Уж под контролем держал. Прямо на пепелище Искоростеня. И знак, и польза.

Вызвал Илью Муромца. Он как раз с Ратибором какие-то списки дружинные перебирал.

— Илья, есть работа для тебя. Поставим там крепостцу. Небольшую, но злую. Назовем… Око Ужа. Пусть смотрит на древлянские леса, чтоб охоту отбить снова рыпаться. И реку перекроет. Ты у нас и вояка знатный, и руки откуда надо растут. Возглавишь дело. Возьмешь сотню молодцов рукастых, инструмент. Место выбери — чтоб как на ладони все, а хрен подберешься. Начнете с частокола да вала земляного. А там видно будет.

Илья слушал, бороду свою оглаживая.

— Дело нужное, княже, — прогудел он. — Острог там нужен, как пить дать. Сделаем. Только людей дай поболе, да плотников знающих.

— Дам, — пообещал я. — И людей, и что надо. Готовься. Чуть тут разгребем — и вперед.

Третье — войско. Победа победой, а армия у меня — кто в лес, кто по дрова. Новгородцы, киевляне, ростовцы, галичане Такшоня, муромцы с вятичами. У каждого свои замашки, свои командиры. Надо всех под одну гребенку. Порядок, муштра, устав — чтоб едино было. Иначе не войско, а банда с копьями. Этим как раз Илья и занялся по моему слову.

Заглянул на плац, где он муштровал и зеленых новичков, и старых вояк по какой-то своей методе. Старый воевода, хоть и пониженный до десятника под Ратибором, ухватился за дело. Устав единый ваял, учения ратные придумывал — чтоб лучники били в цель как один, копейщики стену держали нерушимо, мечники враз рубились. Работы — непочатый край, но Илья, казалось, снова в своей стихии был. Опять в строю, опять нужен.

— Ну что, Илья, как дела ратные? — спросил я, подойдя.

— Учимся, княже, учимся, — прогудел он, рукавом утирая пот. — Люди всякие, конечно. Кто с головой — мигом сечет, а иного и дубьем учить приходится. Но ничего, управимся. Главное — воля твоя да порядок один на всех. Будет у тебя дружина — глаз радуется!

Я одобрительно кивнул и пошел дальше.

Напоследок решил заглянуть к Добрыне. Он все еще лежал в шатре у Искры, хотя уже перестал метаться в бреду. Раны его рубцевались, хоть и не быстро, но верно. Искра колдовала над ним, да и сам Добрыня, видать, мужик был матерый, карабкался. Но вот голова… голова его была не здесь, помраченная тем ужасом, что он пережил.

Вошел тихо. Добрыня лежал на спине, уставившись в потолок пустыми глазами. Рубцы на лице и теле — жуткое зрелище. Я примостился рядом на скамью.

— Ну как ты, Добрынюшка? — сказал я негромко.

Не ответил. Только щека дрогнула.

Помолчал, собираясь с мыслями. Что ему говорить? Жалеть? Подбадривать? Бесполезно, видать. В себе замкнулся. Решил просто рассказать, что да как во внешнем мире творится, пока он тут…

— Мы тут дела делаем, Добрыня, — начал я деловито. — Искоростень пал, Малу конец. Древлян угомонили, больше не рыпнутся. Пленных на Киев погоним, пусть отстраивают. Да-да, Киев поднимем с колен. Первым делом. Чтобы снова столица была, краше прежнего. Крепость каменную отгрохаем, терем княжий новый поставим…

Я говорил о планах на Киев, о стройке, о будущей силе столицы. Говорил спокойно, будто не с калекой говорил, а со своим верным тысяцким на военном совете.

И вдруг заметил… Еле заметно. Его единственный уцелевший глаз, до того тусклый и пустой, дернулся, сощурился.

Я замолчал, вглядываясь в его лицо. Мерещится? Или и впрямь слова мои достучались, пробились через этот туман ужаса и боли?

В этот момент в шатер просунулась голова одного из моих охранников, молодого Святко. Морда у него была какая-то растерянная.

— Княже, там это… купчишки прибились. С низовьев Днепра приволоклись. Бают… неладное.

— Ну, чего там? — спросил я, глаз с Добрыни не сводя. Тот снова застыл, глядя в потолок.

— Говорят, княже, Тмутаракань наша, та, что у Черного моря… лихо там творится. Хазары окаянные лютуют, набегают. А греки в Херсонесе сидят, задницы греют, и в ус не дуют, помогают хазарам. Дороги туда почти нет, купчишки эти еле пятки смазали… Пока слухи одни. Тревожные.

Я перевел взгляд с Добрыни на дружинника. Далекая Тмутаракань. Русский кулак на самом краю Дикого Поля, у Черного моря. Туда ж добраться — жизни не хватит, что по рекам да волоком, что степью, где кочевники кишмя кишат. Знал я про нее, конечно. Знал, что сидит там какой-то наш князек или посадник, еще со времен Святослава, пытается с греками торговать да от степняков отмахиваться. Но связи с ней — почитай никакой, жила она сама по себе, как отрезанный ломоть.

И вот те на — беда. Хазары лютуют, греки нос воротят. Слухи тревожные, слов нет. Но чем я сейчас помогу? Войско туда слать? Это как в черную дыру его кинуть. Сил и так в обрез, тут бы порядок навести да от соседей западных отбояриться. Нет, Тмутаракань подождет. Точка важная, кто спорит, выход к морю — дело лакомое. Но сейчас не до жиру. Сперва разгребем то, что под носом горит. Да и нет от них четких вестей о том, что присоединились они к