Я – Товарищ Сталин 8 - Андрей Цуцаев

понять, что это ваша воля. Военные не посмеют открыто выступить против императора, если вы будете действовать решительно. Тодзио силён, но не всесилен. Его власть держится на страхе и лояльности, но лояльность можно подорвать, если действовать осторожно.

Император молчал, глядя на пруд за окном. Он хотел верить Сайондзи, но страх перед Тодзио и его сторонниками был сильнее. И всё же слова гэнро давали ему надежду, тонкую, как нить, но всё же надежду. Он представил, как послы в Москве и Вашингтоне начинают осторожные переговоры, как промышленники и политики собираются на тайных встречах, чтобы поддержать его. Но затем он вспомнил лица офицеров, их холодные взгляды, их уверенность в том, что война — единственный путь для Японии. Он почувствовал, как эта надежда начинает угасать, но всё же цеплялся за неё.

— Я подумаю над вашими словами, Сайондзи-сан, — сказал он наконец. — Но мне нужно время. Это… слишком большой шаг. Я должен быть уверен, что не наврежу стране.

Сайондзи кивнул, его лицо осталось спокойным, но в глазах мелькнула тень разочарования. Он знал, что время — роскошь, которой у Японии почти не осталось. Он поднялся, поклонившись с привычной грацией, и его фигура, слегка сгорбленная, но полная достоинства, двинулась к выходу. Его шаги были лёгкими, почти бесшумными на полированном полу.

— Время — это роскошь, которой у нас мало, Ваше Величество, — сказал он, остановившись у ширмы. — Но я верю, что вы сделаете правильный выбор. Япония ждёт вашего решения. Если вы не будете действовать, Тодзио и его люди сделают это за вас, и тогда никто не сможет остановить бурю.

Сайондзи поклонился ещё раз и вышел, оставив императора одного в Павильоне Хризантем. Хирохито сидел неподвижно, глядя на остывающий чай. Тишина зала окутывала его, но не приносила покоя. Он чувствовал, как тяжесть ответственности давит на плечи, словно каменные стены дворца. Он посмотрел на свиток с каллиграфией на стене и подумал о гармонии, о которой говорила надпись. Но гармония казалась недостижимой. Япония стояла на краю, и он, император, должен был найти способ спасти её — или стать свидетелем её падения. Он встал, подошёл к окну и долго смотрел на пруд, где карпы продолжали безмятежно плавать.

Глава 15

Аддис-Абеба, ещё окутанная предрассветной дымкой, казалась призраком былого величия. Улицы, обычно бурлящие жизнью, молчали, лишь изредка слышались шаги патрулей и приглушённые голоса тех, кто ещё надеялся на спасение столицы. Хайле Селассие, император Абиссинии, стоял у окна своих покоев в императорском дворце. Его тёмная мантия с золотой каймой, обычно подчёркивающая царственную осанку, теперь казалась тяжёлым бременем. За окном, в сером свете утра, виднелись баррикады, наспех возведённые верными солдатами. Карта на столе, испещрённая красными линиями, напоминала о неумолимом наступлении итальянских войск. Сегодня был день, которого он боялся и который всё же наступил — день его отъезда из Абиссинии.

Император смотрел на город, который поклялся защищать. Его сердце разрывалось между долгом и необходимостью. Решение покинуть страну, принятое после долгих ночей раздумий, было горьким, но неизбежным. Британский посланник, майор Руперт Уинслоу, ясно дал понять: без эвакуации император рискует попасть в плен к итальянцам, что станет катастрофой для нации. Лондон обещал убежище и возможность обратиться к Лиге Наций, чтобы заручиться поддержкой мира. Но для Хайле Селассие это означало оставить народ в час величайшей беды. Он чувствовал, как надежда, которую он пытался сохранить, угасает, подобно масляным лампам в его дворце.

Слуга в белой тунике вошёл в покои и тихо поклонился.

— Ваше Величество, британский конвой готов. Они ждут у южных ворот.

Император кивнул, не отрывая взгляда от окна.

— Собери мои вещи. Только самое необходимое, — сказал он тихо. — И… карту. Я возьму её с собой.

Слуга удалился, а Хайле Селассие подошёл к столу, где лежала карта Абиссинии. Его пальцы медленно провели по её контурам, задержавшись на Аддис-Абебе. Он вспомнил, как недавно обсуждал с вождями оборону города, их дерзкие требования, их отказ сражаться без его уступок. Тадессе, Микаэль, Зэудиту — их лица всплывали в памяти. В глубине души он понимал: их слова были продиктованы не только амбициями, но и страхом за будущее народа. Он не мог их винить, но их отказ поддержать его оставил глубокую рану.

В дверь постучали. Майор Уинслоу вошёл в сопровождении двух британских офицеров. Его лицо выражало сдержанную решимость, но в глазах читалось сочувствие.

— Ваше Величество, — начал он, слегка поклонившись, — машины готовы. Мы должны выехать до рассвета, чтобы избежать лишних глаз. Путь до Джибути займёт время, но дорога безопасна. Французы обеспечили нам проход через свою территорию.

Хайле Селассие повернулся к нему.

— Благодарю вас, майор. Я готов.

Он надел лёгкий плащ поверх мантии и взял небольшой кожаный саквояж, куда слуга уложил карту и несколько личных вещей. В последний раз окинув взглядом покои, он почувствовал, как что-то внутри сжимается. Это был не просто дворец — это был символ его власти, его связи с народом, его дом. Покидать его было всё равно что оставить часть себя.

У южных ворот дворца ждал небольшой конвой: три бронированных автомобиля с британскими флагами и несколько солдат в форме. Утренний воздух был прохладным, пахло пылью и дымом от далёких пожаров, где итальянские войска сжигали деревни. Хайле Селассие сел в центральный автомобиль рядом с Уинслоу. Дверь захлопнулась, и конвой тронулся, поднимая облака пыли.

Дорога из Аддис-Абебы в Джибути была долгой и изнурительной. Машины двигались по неровным тропам, минуя разрушенные деревни и поля, где ещё недавно паслись стада. Император смотрел в окно, стараясь запомнить каждый холм, каждое дерево, каждый поворот. Он знал, что, возможно, видит свою страну в последний раз. В его груди боролись гнев, печаль и решимость. Он не хотел уезжать, но понимал, что его голос в Лиге Наций может стать последней надеждой Абиссинии. Он представлял, как будет стоять перед мировыми лидерами, рассказывая о страданиях своего народа, о жестокости итальянских захватчиков, об их газовых атаках и разрушенных городах. Но эта мысль не приносила облегчения. Каждое мгновение, проведённое вдали от родной земли, казалось предательством.

— Вы сделали правильный выбор, Ваше Величество, — тихо сказал Уинслоу, заметив его задумчивый взгляд. — В Лондоне вы сможете говорить от имени Абиссинии. Ваш голос услышат.

Хайле Селассие повернулся к нему, его глаза были полны боли.

— Мой народ умирает, майор. Мои воины сражаются, а я уезжаю. Какой император оставляет свою страну в такой час?

Уинслоу замялся, подбирая слова.

— Иногда лидер должен уйти, чтобы спасти больше,