Заворг. Назад в СССР - Михаил Васильевич Шелест

Используется один канал связи. Сигнал передаётся либо слева направо (левый абонент говорит правому), либо справа налево (правый говорит левому). Обычно применяется тангента: абонент нажимает её и говорит, потом произносит «Приём», отпускает тангенту и слушает.

Глава 18

Игорь Петрович тыкал мне в лицо выпиской из амбулаторной карты и одновременно пытался обнять. Это у не получалось, потому что я выдвинул своё биополе примерно на метр и напряг его, как напрягают пресс на животе. В то же время я не стол столбом, а пытался ускользнуть от медвежьей нежности. Игорь Петрович — мужик крупный, да.

— Ну, Михал Васильевич! Ну, Михал Васильевич! Ну, удивил, так удивил.

Дело проходило в нашем общем кабинете, где находилось кроме меня ещё четыре человека и все они являлись свидетелями сцены проявившейся ко мне любви Игоря Петровича Лебединца, до этого большой любви ко мне не испытывавшего.

— Поразил, мать твою!

Игорь Петрович мог приукрасить свою речь матерными изысками. Мог и, бывало, приукрашал.

На шум в кабинет вошёл Малышев, сидевший через звукопроницаемую стенку.

— Что тут у вас? А, Игорь Петрович! Снова ругаетесь с Михал Васильевичем?

Лебединец наморщил лоб, пытаясь понять сказанное.

— Да, что ты, Андрей Николаевич! Вылечил меня ваш Михал Васильевич меня от всех болячек. Таких анализов, мне сказали, не бывает у сорокалетнего мужика. Однако я ведь специально в стационар лёг, чтобы там обследовали. В «больницу рыбаков» лежал аж целых три дня. С такими диагнозами, что мне написали неделю назад, туда и клали, но подождали меня, да. Пока этот чудотворец не вылечил меня. Сейчас там таакой скаандал… Комиссию созывают.

— Зачем? — Удивился Малышев.

— Как зачем? Чтобы уличить меня и врачей поликлиники в сговоре и очковтирательстве. Ха-ха-ха!

Лебединец светился своим то ли еврейским, то ли мордовским лицом.

— И что? Полностью что ли вылечил? — недоверчиво нахмурился Малышев.

— Пол-нос-тью, — сказал по слогам Лебединец. — Затребовали мою карту, а там ведь рентген, кардиограммы, новое это, как его… УЗИ, да… Почек УЗИ… Ха-ха-ха…

— Ну, ладно-ладно, Игорь Петрович, ваше веселье понятно, но не стоит привлекать зрителей. Хотите расцеловать Шелеста, забирайте и целуйте, но не здесь, а у себя в кабинете.

Зам начальника управления задумался и улыба с его губ сползла.

— Я смешным смотрюсь, да? — спросил он уже серьёзным тоном. — Посмотрел бы я на тебя с такими диагнозами.

Лебединец отодвинул высокого и крепкого Малышева, как штакетину от забора и вышел в дверь.

Малышев некоторое время смотрел на меня саркастически улыбаясь в пол лица блестя половиной своих белоснежных зубов. Я всегда завидовал его зубам. Он жил в «Серой лошади» и родители у него были какие-то «шишки». Наверное и в поликлиниках хороших обслуживался… Так всегда думал я, глядя на его улыбку. Сейчас она выглядела как кривая усмешка «янки» из книги Херлуфа Битструпа.

— Знаешь, что, Михаил Васильевич? Похоже, ты у нас занимаешься, всем чем угодно, только не работой.

— Зря вы так, Андрей Николаевич, у меня все дела в порядке.

— А берите их и приходите в мой кабинет. Там и посмотрим.

Сказал и вышел. А я стал собирать свои папки, впихивая в них «расшитые» бумаги. Сидел сейчас, корректировал планы.

— Вы, Михаил Васильевич, ведёте себя не правильно, — начал Малышев, раскрыв первую верхнюю папку из положенных мной перед ним на его стол. Он не смотрел в неё, а смотрел прямо мне в глаза.

— Не достойно комсомольца и даже, можно сказать, коммуниста. Отрываетесь от коллектива, наживаетесь за счёт предприятия, а про комитет комсомола, где собственно вы и работаете, и не думаете.

Я, зная куда клонит Малышев, молчал, пытаясь успокоить нервы. Опять будет гнусить и тонко намекать на толстые обстоятельства.

— Проигнорировали коллектив, который собирался вас поздравить с днём рождения, а вы даже не накрыли, как водится у нас у русских, стол. Братчину, так сказать.

— Не брат ты мне, — хотел я сказать первому секретарю ВЛКСМ ВБТРФ, — но промолчал.

Малышев тоже посидел, молча играя желваками. Скулы у него были мощные, фас и профиль лица приятные. Даже небольшая передняя залысина ещё больше увеличивала его великолепный лоб. Красив был Андрей Николаевич и высок. Метр девяносто, наверное. И голосом громогласен… И взором ясен… Всем хорош Андрей Николаевич, но алчен. До чужого добра жаден. Да-а-а…

— И что мне с ним делать, — подумал я. — Надоел, зараза.

— Вот и в первичках вы редко бываете, с вашим Молодёжным центром. А там то собрания срываются, то разброд и брожения нездоровые. Возмущения…

Я молчал.

— Что молчите?

— Молчу, потому, что сказать не чего, Андрей Николаевич. Правы вы. Надо меня с замов гнать. И оставить мне только Молодёжный центр. Слишком много в нём работы.

Малышев снова посмотрел на меня, написал какие-то цифры на листке бумаги и показал мне.

— 1000, — произнёс я вслух. — Это что это вы написали, Андрей Николаевич?

— Это я не вам пишу, Михаил Васильевич, — сказал Малышев, снова положив на стол листок и, вроде как, продолжая писать нолики и циферки.

— А я думал, это вы мне сумму взятки пишите, которую с меня требуете и требуете. Сказал же я вам, Андрей Николаевич, что взяток я и сам не беру и никому не даю. И вам брать не советую.

Первый бросил на меня прищуренный взгляд.

— Спасибо, Михаил Васильевич, что папки занесли. Я посмотрю и позже сам их занесу.

— Мне можно идти?

— Идите. Только и я вам советую не отрываться от коллектива и не игнорировать совместные мероприятия.

— Тортик с меня, — бросил я и вышел из секретарского кабинета немного нервничая. К сожалению мои «сверхспособности» не давали автоматически «сверхуверенности» и «сверхспокойствия». Да даже простого спокойствия и уверенности, что я действую правильно, у меня не возникало. Да и понимания, как будут развиваться наши с Малышевым отношения дальше. Он настырно пёр буром, требуя с меня мзду и расшатывая мне этим нервы, а я не мог отключить разум от переживаний. Не хватало мне внутреннего покоя. Так называемого дзэна. Какая-то тревога поселилась в сердце, а с тревогой, заметно утекала жизненная сила.

В тот же мартовский понедельник после обеда и тортика с чаем меня из кабинета вызвала Валентина Ивановна и махнув рукой позвала следовать за собой, засеменив в противоположную сторону от кабинетов парткома. Когда мы стали подниматься по боковой лестнице, я понял, что мы идём в библиотеку. Там у окна стоял первый секретарь парткома Салихов Николай Гаянович.

— Здравствуй Миша, — сказал он. — Хотел переговорить с тобой с глазу на глаз.

— Здравствуйте Николай Гаянович.

— Кхм. Первый