Девятый император - Андрей Львович Астахов

- Балмочь! – воскликнул Радим. – Брешешь, смерд.

- Ей-бо, крест истинный! Люди видели…

- И что дальше было?

- А дальше уехал я из села в Суздаль.

- Помнится, ты говорил, что сельским попом был.

- Истинно так. Да только… - Жила замялся. – Да только зависть и злоба людская зело сильны бывают. Пострадал я за веру свою, за грехи.

- Расстригли тебя, верно? – насмешливо сощурился Радим.

* Конюх – ковш

** Ахоха – бродяга

*** Цветень- апрель

- Проницательный ты, боярин-ста, ничего от тебя не скроешь, - с горечью сказал Жила, заморгал сухими глазами, выжимая слезу. – Пострадал я не за что, но на сельчан зла не держу. Ладно думаю, коли оклеветали меня, поеду в Суздаль, к святым местам грехи свои замаливать. Чаял, монаси меня примут во святую обитель, стану в блаженном покое к небесам святые молитвы возносити.… Ан нет, пришли к Суздалю мунголы, чтоб их сатана забрал, псов окаянных, да и пожгли город дотла!

- Постой, постой, как? Говоришь, монголы Суздаль взяли?

- А ты не знал? И стольный Владимир они обложили. Когда уходил я из Суздаля разоренного, Владимир был в осаде. Силищи безбожной там было – не приведи Бог еще раз такое узреть! Чисто воинство сатанинское!

- А что же князь, Юрий Всеволодович?

- Сказывали, подался на север, войско собирать.

- Ох! – Радим почувствовал, что душа его наливается тревогой. – Неужто и Владимир могли взять?

- Владимир взять? – Жила замотал головой. – Не, не возьмут! Стены у города крепкие, и сама Богородица - Приснодева город Владимир обороняет. Поломают псы степные свои зубы о владимирские палисады.

- Может и так, - Радим сразу потерял интерес к своему гостю, все его мысли были теперь о Владимире. Если взяли монголы стольный город владимиро-суздальский, то вскоре и к

Торжку пожаловать могут. – Ступай, скажи слуге, пусть тебя накормят…

- Так я, боярин-ста, еще главного тебе не рассказал.

- Чего еще?

- Я ведь из Суздаля домой, в Чудов Бор подался. Пришел в село. Поговорил с тамошними, узнал что и как. И вот что услышал – появился в селе чужак. Откуда родом, никто не знает, а нашли его в лесу, аккурат так же, как мальца этого Заряту. Чудовоборский поп отец Варсонофий о чужаке знает. Ясениха померла, так теперь чужинца дочь ее Липка врачует. И лежит чужак в ее доме. Смекаешь, боярин, о чем я?

- Не очень.

- А вдруг шпион это мунгольский? Появился здесь, вынюхивает, что и как, пути разведывает. И мальчишка этот странный, Зарята, и он появились неведомо откуда. Кабы не натворили чего!

- Мыслю я, ты больше на отца Варсонофия зол, что на месте твоем ныне служит.… Ну ладно, понял я тебя! – Радим отпил меду. – Поедешь с воинами моими в Чудов Бор, покажешь.

- А много ли воинов пошлешь?

- Боишься, что ли?

- Атожно! Вдруг этот чужак драться начнет?

- Говоришь же, хворый он.

- Истинно, хворый. Однако Липка о нем заботится, может, оклемался уже. По всему видать, воин он бывалый. Одет правда чудно, не по-нашенски. Но меч у него знатный. За такой меч и два десятка коров отдать не жалко.

Радим почесал подбородок. Дело получается темное; понятно, что Жила этот пришел к нему со своими шкурными хлопотами, хочет возвести на чудовоборского попа Варсонофия поклеп – мол, привечает батюшка подозрительных чужеплеменцев. Однако чужак с мечом – это не шутки. Надо бы выяснить, откуда он в этой глухомани взялся. А с другой стороны, отправлять отряд в отдаленную деревню рискованно. Много воинов не пошлешь, они и тут все наперечет, а малый разъезд легко в засаду завести. Чтобы прояснить разум, Радим сделал добрый глоток меда, но снова как назло заперхал, закашлялся.

- Ты не сумневайся, боярин-ста, я тебе правду одну баю, - заговорил Жила, угадав мысли воеводы. – Вот те крест святой, что не вру! Была бы мне с того какая корысть, а то ничего у тебя не прошу. Только не опинайся, пошли кого со мной в Чудов Бор. Коль нет угрозы в чужаках, так твои гриди их с миром и отпустят. А уж коль скоро лихие это люди, колдуны да лазутчики, то здесь уж, боярин, суд твой и приговор твой. Ибо сказано…

- Пятерых с тобой пошлю, - перебил Радим. – Коль с верным доносом пришел, награжу. А если наплел чего, напраслину возвел, прикажу раздеть догола и по снегу канчуками гонять, пока все свои грехи не припомнишь и не исповедаешь. Млын!

Вошел дружинник, свирепо глянул на сомлевшего от страха Жилу, обратил взгляд на Радима.

- Отведи его к прислуге, пусть накормят чем-нито, - велел воевода. – Как поест и отдохнет, пусть покажет дорогу в Чудов Бор. Сам не езжай, пошли Субара и четырех гридней. Привезете людей, на которых сей холоп покажет.

- Что же это ты меня, боярин-ста, холопом зовешь? – обиделся Жила.- Вольный человек есмь, мудрости взыскующий…

- Ныне война идет страшная. – Радим закашлялся, перевел дыхание и глянул на расстригу так, что у того сердце замерло. – Не до мудрости.

Хейдин проснулся в большой бревенчатой хижине с маленькими окошками, в которые скудно проходил серый зимний свет. Он лежал на широкой постели, составленной из вязанок сена, покрытых сверху овчиной и с одеялом из звериных шкурок. Было тепло и чадно. Хейдин приподнялся на локте и огляделся.

Дом был не лаэданский и не ортландский – таких Хейдин прежде не видел. Он плохо помнил, что с ним случилось. Память сохранила какие-то бессвязные обрывки событий, которые совершенно не давали представления о том, как и куда он попал. Был свет, слепящий и похожий на вспышку молнии. Его швырнуло вверх, и он увидел распростертое на камнях Круга тело Меджа Маджари. А дальше… дальше была темнота. И