Девятый император - Андрей Львович Астахов

- Смиренный слуга Господа нашего Иисуса Христа, – гость порывисто осенил себя крестом, - которого злая доля гонит по градам и весям. Ибо сказано; «Утверди его на твердом камени, и основай по Твоему божественному евангельскому гласу, егоже ни ветр, ни вода ни ино что повредити возможет…»

- Как звать тебя, ученый человек? – перебил собеседника Радим.

- В православном крещении наречен был Афанасием, но в миру чаще зовут меня просто Жилой за худобу мою и сухощавость телесную.

- Речь свою ты ведешь, как человек богомольный, духовный.

- Таков и есть, боярин! – Гость ударил себя рукой в грудь, выпятил тощую бороду. – С младости моей от Господа просвещен еси и на путь праведный наставлен. Но за грехи мои наказует меня Господь. Ибо сказано…

- Погоди, погоди.…Откуда ты идешь?

- С полудня.** А ты, никак, хвор, боярин-ста? Вижу, горячка тебя измотала. Дозволь, я тебя полечу. Знаю я секреты трав и кореньев и веществ земных…

- Лучше отвечай, с чем шел ко мне. Мой воевода сказал, вельми важную весть ты нес.

- Еще какую важную, - Жила остановил взгляд на кубке у постели Радима, сглотнул ком в горле. – Прости дерзость мою, боярин-ста, но не позволишь ли ты мне отпить из твоего кубка меду малость? Шел я по стуже, закоченел весь и едва не застыл насмерть.

Радим усмехнулся.

- То не мед, отвар целебный, - сказал он. – Но коль замерз, так и быть угощу тебя. Млын, вели чего-нито принесть из горячего. Вижу я, пройдоха этот – питух***, каких поискать.

- Грешен! – Жила снова ударил себя рукой в грудь, делая вид, что не замечает, с каким гневом смотрит на него старый Яков Млын. – Спаси Христос тебя, боярин, за доброту, за баженье**** …

Млын, свирепо сопя, вышел вон. Радим еще раз осмотрел гостя. На лазутчика монгольского не похож, скорее на бродягу. Таких вот висляг***** и в мирное время немало, а уж в войну попадаются они сплошь и рядом.

- Ты, чаю, немало побродил за последние недели, - сказал Радим, - повидал много. Жду, когда сказывать начнешь.

- Уже начинаю, - Жила сделал многозначительную мину, поднял взгляд к потолку, будто желал на бревнах стропил прочитать нужные для своего рассказа слова. – Родом я из этих мест, и предки мои жили тута издревле, еще со времен князя Юрия Долгорукого. Прапрадед мой был родом из Чернигова, но бежал от утеснений половецких и поселился близ Торжка на выселке. Выселок этот есть до сих пор, Узорово прозывается…

- Давай по сути, - нетерпеливо перебил гостя Радим. – Ты о важной вести говорил.

- Говорил, боярин-ста, говорил! Ну так вот, жили мы в Узорове, а потом отец мой женился на вдове в селе Чудов Бор. Это верст двадцать на север от Торжка по серегерскому тракту. Я тогда был дитя малое, годка четыре мне было. А потом отец мой почил во цвете лет. Бог его прибрал к себе, ибо сказано…

* Грешневик – суконный колпак

** С полудня – с юга

*** Питух – пьяница

**** Баженье – сострадание

***** Висляга – бродяга

- Говори по делу, смерд, - Радим начал злиться. – Длинные твои речи мне ни к чему.

- О деле я говорю, истинный крест! – Жила воодушевился, поскольку вошел слуга с подносом, на котором красовались два объемистых конюха*с медом. – С детских лет я был при церкви тамошней в услужении у отца Никодима – царствие ему небесное! Так и писать и читать выучился, и премудрости божественной стал зело изощрен. До сей поры знаю назубок все службы, все кондаки, кафизмы, ирмосы и тропари, хошь сей час пропою от аза до ижицы! Как достиг совершеннолетия, при церкви чудовоборской стал служкой, а там и положен был в дьячки. Когда же четыре года тому отец Никодим в бозе почил, я стал заместо батюшки службу оправлять, как положено по святому канону и чину…

- Хорошо. – Радим понял, что этот фонтан красноречия не так-то просто заткнуть, смирился. – Выпей однако меду, горло промочи.

- А и верно! – Жила с готовностью взял ковш, начал пить, проливая мед на жидкую бороду и сермягу, только кадык ходил. Радим усмехнулся в усы. Надо же как бывает, сам воевода новоторжский потчует бездомного ахоху** выстоянным медом, будто гостя знатного!

- А два года тому назад, в последний день цветеня***случилось у нас в Чудовом Бору диво дивное, - продолжал Жила, воодушевленный отличным медом. – Ночью накануне все гром гремел страшный, ажно уши закладывало, да молнии полыхали, а наутробабы, что в лес за сморчками ходили, прибежали и говорят, что в лесу нашли бабу мертвую и при ей мальца.

- Ну и что?

- А то, что баба та была одета чудно, по-басурмански. Мертвая она была, вся в ранах и в коросте. А рядом лежал мальчик лет пяти-шести, обожженный сильно. Думали, не выживет. Знахарка деревенская Ясениха взяла мальца к себе и выходила. С той поры стал он ей вроде как сын.

- Что-то я не пойму тебя. Чего же в том важного для меня?

- Погоди, боярин-ста, все по порядку… Ясениха выходила ребенка, стал он ей приемным сыном. Знахарка-то порченая была, ее, люди баили, суздальцы снасильничали, вот она и тронулась умом-то. Дочь у нее от тех насильников родилась, так и жили они вдвоем на отшибе. Но дело свое Ясениха знала добре! – Жила припал к ковшу, сделал огромный глоток. – Мальчик выжил, только лицо у него стало как маска, все в рубцах от ожогов. Смотреть страшно. Чадо в крещении назвали Даниилом, но в селе его все зовут Зарята, ибо на заре чадо сие было найдено…

- Дальше!

- Откуда малец и женщина та мертвая взялись, никому не ведомо, - продолжал Жила, - бо в ближних деревнях о них ничего сказать не могли. Стал-быть, пришлые, но откуда они в наши края пожаловали, неизвестно. А тут стали мне люди рассказывать, что Зарятка этот удивительные вещи делает. Одному мальчонке рану прикосновением заживил, другому нарыв, а раз без кресала