Переезд - Тим Волков

ты где последний год был?.. Нам с тобой на фронте гарантий никто не давал… Ни на одной санитарной повозке не было написано: «Гарантированно довезем живым»… — Он замолк, переводя дух. — Я уже чувствую, как земля… на грудь давит… Что мне терять-то? Сгореть от твоего зелья или сдохнуть тут от своей гнили… Разница невелика. А шанс… шанс есть?

— Есть, — твёрдо сказал Иван Павлович. — Я в это верю.

— Ну, и ладно… — Глушаков закрыл глаз. — Если ты говоришь, что шанс есть, значит действительно есть… Делай, что должен… Я тебе доверяю… И если что… Спасибо, что не бросил…

Сердце Ивана Павловича сжалось.

— Смелее… — подбодрил его Глушаков.

Иван Павлович протер кожу на руке штабс-капитана спиртом, ощущая под пальцами лихорадочный жар. Рука доктора не дрогнула. Он медленно, плавно ввел содержимое шприца.

Глушаков лишь глубже вздохнул.

— Ничего не чувствую… Только холодок…

— Спите, Трофим Васильевич, — тихо сказал Иван Павлович, все еще держа его руку. — Сразу не будет улучшений, нужно время. Теперь все от организма зависит. Боритесь. Ждать нужно.

— Подождем… — кивнул тот и сразу же обессилено заснул.

Иван Павлович сидел, не шевелясь несколько минут, наблюдая, как ровное дыхание Глушакова постепенно переходит в глубокий, истощенный сон. Первый этап был пройден. Острой реакции не последовало. Хороший знак. Теперь — томительное ожидание.

Дверь в палату тихо отворилась. На пороге возник Сергей Петрович Борода.

«Его еще не хватало», — холодно подумал Иван Павлович, пряча шприц.

Хирург не спеша вошел, и за ним, словно тени, вплыли еще двое мужчин в серых штатских пальто.

Иван Павлович присмотрелся.

«Это еще кто такие?»

Он не испугался, но внутри у него все похолодело и опустилось. Когда в комнату входят люди в штатском пальто и с такими непроницаемыми лицами, почти масками — плохой знак.

Борода остановился в нескольких шагах, его руки были сложены за спиной. Он молча, с интересом посмотрел на склянку на тумбочке, а затем перевел взгляд на спящего, точнее, погруженного в тяжелый, болезненный сон Глушакова.

— Иван Павлович, — ядовито произнес Борода. — До меня дошли слухи, что вы занимаетесь какими-то странными делами в лаборатории. Я, как руководитель той самой лаборатории, хотел бы знать, что именно там происходит и почему двери все время закрыты и вы никого, в том числе и лаборантов, туда не пускаете.

Борода конечно же все знал — в этом Иван Павлович не сомневался. Уже донесли. И теперь хотел… что именно хотел? Показать, что он тут главный?

— Я занимался исследования. Лаборатория уже свободна, если она вам нужна…

— Я, разумеется, не сомневаюсь в вашем… энтузиазме, — продолжил Борода. — Но, полагаю, вы отдаете себе отчет в том, что только что совершили?

Он сделал паузу, давая словам просочиться в сознание, как яд.

— И что же я совершил? — осторожно спросил доктор, понимая — Борода все видел.

Вот ведь холера, подглядывал. И видел, как доктор вколол Глушакову кустарное лекарство.

— Вы сделали инъекцию пациенту. Насколько я знаю, в истории назначений товарища Глушакова нет никаких инъекций.

— Значит эта версия назначений устарела.

— Надеюсь вам известна статья 49 «Временных правил о врачебно-санитарной части», утвержденных Совнаркомом в январе? — продолжил Борода, словно зачитывая протокол. — Она прямо запрещает применение не утвержденных Медико-санитарным отделом Моссовета лекарственных средств и методов лечения. Особенно, — он многозначительно посмотрел на Глушакова, — в отношении беспомощных или находящихся в бессознательном состоянии пациентов.

— Он был в сознании и дал свое согласие, — тихо, но твердо парировал Иван Павлович.

— Согласие? — Сергей Петрович мягко усмехнулся. — Иван Павлович, мы с вами врачи. Мы знаем, что такое информированное добровольное согласие. Оно предполагает, что пациент находится в ясном уме, понимает все риски и альтернативы. Вы действительно полагаете, что человек в состоянии септической горячки, с температурой под сорок, способен на это? Вы предложили ему альтернативу? Или он просто, в бреду, ухватился за последнюю соломинку, которую предложил ему человек в белом халате? С точки зрения медицинской этики, а также в свете циркуляра Наркомздрава от 10 марта о недопустимости опытов на людях, ваши действия, увы, трактуются однозначно.

Он повернулся к людям в штатском, его тон стал еще более официальным.

— Товарищи, как вы видите, опасения комиссии были не напрасны. Мы имеем дело с грубейшим нарушением не только врачебной этики, но и прямых распоряжений новой, народной власти. Введение неизвестного, самодельного препарата тяжелобольному. Это уже даже не знахарство. Это — преступная халатность, граничащая с… вредительством.

Последнее слово он произнес почти шепотом, но оно повисло в воздухе тяжелым, смертоносным грузом. Вредительство. В апреле 1918-го это слово уже начинало приобретать свой зловещий, карающий смысл.

«Ах ты сволочь! — с трудом сдерживая гнев, подумал доктор. — Завистник, так решил поступить? Ну я тебе устрою…»

— Вредительство? И где же оно?

— Иван Павлович, вы отдаете себе полный отчет в юридических последствиях ваших действий? Вы сознательно нарушили не только врачебную этику, но и конкретные пункты действующих правил.

Иван Павлович медленно поднялся, его лицо было бесстрастным.

— Я отдаю себе отчет в том, что обязанность врача — использовать любую возможность для спасения жизни пациента, когда стандартные методы исчерпаны. Иногда этот долг требует принятия решений, выходящих за рамки бюрократических инструкций.

— «Выходящих за рамки»? — Сергей Петрович мягко, почти вежливо парировал. — Вы говорите о преступном самоуправстве. Опыты на людях, да еще с использованием непроверенных субстанций, категорически запрещены циркуляром Наркомздрава. Ваши действия подпадают под это определение. Вы поставили под угрозу жизнь человека.

— Жизнь этого человека, Сергей Петрович, уже была на грани, — голос Ивана Павловича оставался холодным и четким. — Врач не может быть просто исполнителем предписаний. Он должен быть готов нести личную ответственность за риск, если этот риск — последний шанс пациента.

— «Личная ответственность»? — В глазах Сергея Петровича вспыхнул холодный огонь. — Это крайне опасная философия, Иван Павлович. Она ведет к хаосу и дилетантству. Каждый будет лечить, как ему вздумается, оправдываясь «высшим долгом». А результат — подорванное доверие ко всей медицинской корпорации. Ваша… активность, ваши неортодоксальные методы и так вызывают излишнее внимание и нездоровые дискуссии среди младшего персонала.

— Обсуждение моих методов — тема для научной дискуссии, а не для настоящего разбирательства, — отрезал Иван Павлович. — Здесь и сейчас речь идет о конкретном пациенте. Я принял решение, основанное на анализе ситуации и отсутствии альтернатив. Все остальное — следствие.

Сергей Петрович выпрямился, его лицо снова стало маской служебной строгости.

— Ваше решение будет оценено компетентной комиссией. А до тех пор вы отстраняетесь от работы. Прошу вас проследовать с товарищами и предоставить все имеющиеся у вас материалы. Ваши эксперименты, Иван Павлович, приостановлены.

Один из