Переезд - Тим Волков

медицинском курсе, — и это знание, украденное из будущего, было его главным преимуществом, позволяя отбраковывать десятки бесполезных культур, не тратя на них недели и месяцы.

Каждый час и день, пока он возился с плесенью, состояние Глушакова ухудшалось. И доктор это понимал. Каждый раз, после очередного обхода, он возвращался в лабораторию хмурый и работал еще более усерднее. Лечение по протоколу о септических состояниях, которое он разработал сам, помогало слабо. А если быть до конца откровенным, то не помогало и вовсе. И то, что Глушаков до сих пор оставался жизнь — то заслуга не доктора, а невероятной несгибаемой воли самого штабс-капитана.

Нужно спешить. Скорее найти лекарство. И спасти друга.

Отчаяние сковывало все сильней, и казалось, что он не успеет — у Глушакова в последнее время поднялась температура до сорока, сбить которую не удавалось и состояние стало совсем критическим, — когда мелькнула призрачная надежда.

Несколько литров зловонной «грибной похлебки», настоянной на самом продуктивном штамме, стояли перед Иваном Павловичем на столе. Прозрачная жидкость стала мутной, и на поверхности плавала биопленка из той самой, драгоценной плесени. В этом бульоне — жизнь. Спасение от смерти. Penicillium notatum. Теперь ее нужно было извлечь.

Иван Павлович осмотрел лабораторию. Никаких хроматографических колонок, центрифуг или делительных воронок. До их изобретения еще очень далеко, а создавать новые… это конечно же невозможно, слишком сложные механизмы, которых доктор не знал.

Однако вместо этого были стеклянные банки, резиновые трубки, самодельный холодильник из двух жестяных тазов со льдом, принесенным с продуктового склада, и гора пробирок. Вот такая вот суровая реальность 1918 года, приходится мастерить из подручных материалов.

Иван Павлович помнил метод Флори и Чейна: экстракция органическими растворителями. Нужен был этилацетат или бутилацетат. Но где в голодной, разоренной Москве, отрезанной от мировых поставок, взять чистые химические реактивы? В аптеке лишь пожали плечами. На складах госпиталя тоже ничего подобного не оказалось. А заказать… подключить все связи, отправить людей… да, можно, только идти это все будет слишком долго. А столько времени ни у него, ни у Глушакова нет.

Значит придется рисковать.

Взгляд упал на склянку с надписью «Эфир для наркоза». Обычный диэтиловый эфир. Имелся он в каждой хирургии.

Иван Павлович нахмурился. Страшный риск. Эфир — легколетуч, его пары образуют с воздухом взрывоопасную смесь от малейшей искры. Работать с ним в такой кустарной установке — безумие. Но иного выхода нет. Это — его единственный шанс.

«При низкой температуре… — лихорадочно подумал он. — Пенициллин переходит в эфирную фазу…»

Установка была жалким зрелищем. Большая стеклянная бутыль с мутным бульоном помещена в таз со льдом. Рядом стояла колба с чистым, холодным эфиром.

Дрожащими от напряжения руками Иван Павлович начал медленно, по каплям, добавлять эфир в бульон, постоянно помешивая стеклянной палочкой.

Работал доктор при распахнутом настежь окне, но все равно едкий, сладковатый запах эфира щекотал ноздри и кружил голову.

Каждая случайная искра — от статического электричества, от трения подошвы об пол — могла стать последней. Поэтому пришлось предусмотреть некоторые элементы безопасности. К запястью доктор примотал медную проволоку. Другой конец, с небольшим грузиком на конце, он перебросил через подоконник, чтобы тот коснулся сырой земли на улице. Примитивное заземление было готово. Теперь статический заряд, который мог накопиться на его теле от трения о сухую деревянную полку или шерстяную одежду, уходил в землю, не угрожая превратить лабораторию в огненный шар.

Выглядело все это очень странно и войди кто сейчас в лабораторию, сильно бы удивился. Но доктор предусмотрел и это. Появление посторонних исключено — дверь закрыта на замок, на ручке висит объявление «Не входить! Идет важный эксперимент!»

Размешать. Еще немного. Теперь ждать, пока смесь в бутыли разделится на два слоя. Внизу — водный, с остатками питательной среды и бесполезными примесями. Вверху — прозрачный эфирный слой, который, если доктор все сделал правильно, должен был забрать у воды молекулы пенициллина.

Ага, кажется, начинается расслоение.

Теперь самое сложное — отделить эти слои. Без специальной делительной воронки пришлось действовать на глазок, используя длинную стеклянную трубку и резиновую грушу, чтобы осторожно откачать верхний, эфирный слой в другую, чистую колбу.

Предательски дрожали руки. Даже на первой самостоятельной операции так не дрожали, как тут. Одна ошибка, одно неверное движение — и драгоценная жидкость будет потеряна.

Наконец, основная часть эфира была перелита. Теперь нужно было его убрать. Иван Павлович поместил колбу с эфирным экстрактом в другой таз с теплой водой, поставил ближе к распахнутому окну. Эфир, как и предполагалось, начал быстро улетучиваться. Иван Павлович замер у окна, проветривая помещение и следя за процессом, боясь даже дышать.

Прошли долгие, мучительные минуты. И вот, на дне колбы, словно позолота, остался осадок. Небольшой, мутный, желтоватый. Его было ничтожно мало. Несколько десятков миллиграмм липкого, сырого… пенициллина? Хотелось в верить то, что это именно он.

Доктор аккуратно соскоблил осадок лезвием бритвы на стерильный кусок пергамента. Конечно, не чистота фармакопейного стандарта, однако время поджимало, нужно спешить. Грязная, примитивная вытяжка, полная примесей. Но в ней сила. Сила, которая, как он знал, могла убить инфекцию, пожиравшую Глушакова.

Иван Павлович посмотрел на этот крошечный комочек на пергаменте. Теперь предстояло самое страшное — испытать полученное лекарство на человеке.

* * *

Желтоватый порошок Иван Павлович растворил в стерильном физрастворе, наполнил шприц.

В палату пошел открыто, не скрываясь. Хотя ситуация была весьма непростой. Применять лекарство, которое не прошло клинических испытаний… за такое и посадить могут.

Глушаков лежал в полузабытьи, его единственный глаз был закрыт, дыхание — поверхностное и частое. Кожа приобрела тот самый землистый, восковой оттенок, который не сулил ничего хорошего.

— Трофим Васильевич, — тихо позвал Иван Павлович, касаясь его плеча.

Глаз медленно открылся, с трудом фокусируясь.

— Ваня?.. Опять дежуришь? Брось, иди спать… Конвейер, брат… Меня уже в утиль…

— Я не для дежурства, — Иван Павлович сел на край койки, показывая шприц. — Поговорить пришел. У меня есть… экспериментальный препарат. Никогда и никем не испытанный. В теории, он должен убить инфекцию внутри вас.

Глушаков медленно, с усилием, повернул голову, глядя на шприц.

— В теории?.. А на практике?

— На практике я не знаю, — после паузы честно ответил Иван Павлович. — Он может не сработать. Может вызвать страшную аллергию, от которой вы умрете за минуты. А может… может поставить вас на ноги. Я не могу дать вам никаких гарантий. Только выбор. Говорю предельно честно, ничего не утаивая. Поэтому и пришел сюда, к вам.

Иван Павлович ждал возмущения, страха, отказа. Но Глушаков слабо улыбнулся.

— Иван Павлович…