Переезд - Тим Волков

революции, в семнадцатом году, ко мне в Зарное по распределению попал один человек. Эмигрант. Из Венгрии. Бактериолог. Имя его… Ласло. Ласло Вайда, — Иван Павлович выбрал самое простое венгерское имя, какое смог придумать.

Чекист тут же начал что-то быстро записывать.

— Продолжайте.

— Он был болен, истощен. Я его выходил. В благодарность… он поделился со мной своими идеями. Говорил, что работает над теорией антибиоза — борьбы микроорганизмов. Что плесень может быть оружием против бактерий. Он рассказывал о принципах селекции штаммов, о важности питательных сред… Он упоминал даже возможность экстракции активного начала с помощью органических растворителей. Говорил, это логика любого химика-органика — вещество нужно перевести в растворимую форму и выделить его.

— И где сейчас этот… Ласло Вайда? — спросил чекист, не отрываясь от блокнота.

— Откуда же мне знать? Уехал. Летом семнадцатого. Сказал, что пытается пробиться на юг, к своим. Больше я его не видел. Думаю, он погиб.

Легенда была шаткой. Слишком удобный мертвый свидетель. Но опровергнуть ее было невозможно. В хаосе 1917 года тысячи людей бесследно исчезли.

Профессор язвительно усмехнулся.

— Сказки! Один бродяга-эмигрант, и вдруг — такие прорывные идеи? Которые нигде в мировой литературе не описаны!

— Он не был бродягой, — холодно возразил Иван Павлович. — Он был ученым. Возможно, гением. А то, что это не описано в ваших журналах, лишь говорит о том, что наука не стоит на месте. Даже в подполье.

— А метод? — встрял Астахов. — Это тоже «логика химика-органика»? Или тоже «гений-эмигрант» вам нарисовал чертеж?

Иван Павлович посмотрел на него прямо.

— Нет. Это была отчаянная необходимость и счастливая случайность. У меня не было нужных реактивов. Был только эфир для наркоза. Я действовал методом проб и ошибок, рискуя. Мне повезло. Я не скрываю, что метод примитивен и опасен. Но он дал результат. Несколько миллиграмм вещества, которое, я уверен, спасет жизнь капитану Глушакову.

— Уверены? — переспросил чекист, откладывая карандаш. — На чем основана ваша уверенность?

— На том, что я видел, как оно работает in vitro. И на том, что после введения у пациента не наступило немедленного ухудшения. Теперь все зависит от его организма. И от того, дадите ли вы мне возможность продолжить работу, чтобы очистить препарат и сделать его безопасным.

— Что⁈ — удивился профессор. — Дать вам возможность продолжать эти жуткие опыты⁈

В кабинете воцарилось молчание.

Чекист посмотрел на профессора, потом на Астахова.

— Ваши выводы?

Профессор буркнул:

— Теория антибиоза… гипотетически возможна. Но доказательств нет. Его метод — дилетантство опаснейшее!

Астахов развел руками.

— Формально… он нарушил все мыслимые инструкции. Ставить опыты на людях… это недопустимо.

— Товарищи, давайте отставим в сторону теории и поговорим о конкретных цифрах, которые я вижу каждый день в этом госпитале, — мягко перебил Иван Павлович. Он понимал, что сейчас нужно перетащить на свою сторону хоть кого-то. — Послеоперационная смертность от сепсиса и гнойных инфекций составляет, по нашим данным, не менее шестидесяти процентов. Шесть из десяти прооперированных умирают не от самой операции, а от последующего заражения. Это — наша главная проблема.

Он сделал паузу, давая им осознать эту цифру. Профессор нехотя кивнул — с этим спорить было сложно.

— Полученное вещество, пенициллин, позволит сильно сократить этот процент. Представьте, что это такое. Раненый боец. Сейчас его шанс умереть от заражения — больше половины. С пенициллином, я уверен, мы сможем снизить эту цифру в разы. До десяти, может, до пяти процентов. Это значит, что из каждых ста раненых мы сможем спасти не сорок, а девяносто пять. Это — конкретные жизни красноармейцев, которые вернутся в строй.

Он перевел взгляд на профессора.

— Вы говорите — «фантастика». Но в лаборатории, in vitro, это работает. Плесень убивает бактерии. Это факт, который можно проверить за один день. Вся моя работа — это просто попытка перенести этот наблюдаемый факт из чашки Петри в организм человека. Да, мой метод кустарный. Да, он опасен. Но он — первый шаг. Если дать мне возможность работать, придать этому научную основу, наладить производство — мы получим не «фантастику», а стандартную процедуру. Как обработка раны йодом, только в тысячу раз эффективнее.

Наконец, он посмотрел на чекиста.

— Вы спрашиваете, зачем это нужно стране. Ответ прост: чтобы сохранить ее человеческий ресурс. Каждый спасенный от гангрены или сепсиса солдат — это штык против интервентов. Каждый спасенный рабочий — это пара рук у станка. Каждая спасенная мать — это будущее страны. Я нарушил инструкции, это да. Но я шел на осознанный риск, чтобы доказать на практике жизненную необходимость этого направления. Результат этого эксперимента — жизнь или смерть капитана Глушакова — покажет, был ли этот риск оправдан. Но даже если… даже если я ошибся в этом конкретном случае, сама идея слишком ценна, чтобы ее хоронить из-за бюрократических формальностей. Речь идет не о моей репутации. Речь идет о том, чтобы переломить ход войны с болезнями, которая уносит у нас больше жизней, чем любая другая война.

Повисла пауза. Никто не решался что-то сказать — еще бы, а что тут скажешь? Что против человека и его разработок, которые страну вперед двигают? За такое можно и самому на скамье оказаться. Все невольно перевели взгляд на чекиста. Тот нехотя медленно поднялся.

— Гражданин Петров, вы пока остаетесь отстранены от работы в госпитале. Не покидайте Москву. Ваше «открытие» будет тщательно изучено компетентными товарищами. Если ваш пациент выживет — это будет одним аргументом в вашу пользу. Если умрет… — Он не договорил, но все всё поняли.

* * *

Несколько дней, проведенные в вынужденном затворничестве, Иван Павлович использовал с максимальной пользой. Под негласным, но бдительным надзором он не отчаивался, а с упорством фанатика совершенствовал свою установку. И производил драгоценное лекарство.

Каждая новая партия желтоватого порошка была чуть чище, чуть стабильнее предыдущей. Он вел подробные записи, фиксируя каждый шаг, каждую пропорцию — теперь это была не отчаянная импровизация, а методичная, научная работа.

Дверь в лабораторию распахнулась с такой силой, что задребезжали стеклянные колбы. На пороге, с лицом, побагровевшим от гнева, стоял сам Николай Александрович Семашко. За его спиной, съежившись, маячили Воронцов и Астахов — гостей такого высокого ранга они явно не ожидала сейчас тут увидеть.

— Иван Павлович! — прогремел Семашко, окидывая взглядом царящий в комнате «алхимический» беспорядок. — Мне только что доложили о каком-то идиотском разбирательстве! Это правда⁈ Вас пытаются посадить за то, что вы… что вы работаете⁈

Не дав никому опомниться, он резко обернулся к Астахову и Воронцову, которые уже стояли за его спиной.

— Кто автор этого безобразия⁈

В этот момент