Вершина Мира - Андрей Алексеевич Панченко

не было. Может, воображение, а может, они всё-таки идут по нашим следам.

— Паша, — сказал я негромко, когда мы снова забрались в седле, — нельзя задерживаться. Погоня может быть ближе, чем кажется. Веди нас глубже в ущелье. Кстати, что там дальше?

— Чёрт его знает, вашбродье — Луцкий хмуро пожал плечами — Про ущелье я знаю, но сам там не был. Местные говорят, что там дьявол живёт, никто туда не ходит по своей воле. Иногда охотники на архаров и ирбисов тут появляются, да пастухи изредка заходят, в поисках пропавшей скотины. Говорят, что через него на перевал тоже можно выйти, только без лошадей, по горным тропам. Короче, дороги я не знаю, но это всяко лучше, чем в голой степи оставаться, по крайней мере нас никто обойти не сможет.

Мы продвигались дальше вглубь ущелья, пока дорога окончательно не сузилась до узкой тропы, прижатой к склону. Каменные стены поднимались отвесно вверх, и снег, осыпаясь сверху, ложился ровным ковром на наши плечи и шапки. Ветер здесь стих почти совсем, лишь время от времени в просветах завывал особенно зло, напоминая о буре, бушующей в долине.

Вскоре Луцкий поднял руку, останавливая отряд.

— Предлагаю здесь встать вашбродье, место хорошее, дальше такого можно и не найти, — сказал он, показывая на довольно большую нишу в камнях, над которой козырьком нависали скалы. — ветра тут нет, и от снега укрытие.

— Привал! — С облегчением объявил я, идти дальше больше не было сил.

Мы с трудом затащили туда лошадей: чтобы укрыться под козырьком пришлось подняться по камням метра на два вверх. Зато ветра там не было и снег не падал на голову. Здесь пахло сыростью и старыми кострами — видно, охотники или кочевники не раз находили приют под этой естественной крышей.

Солдаты сразу занялись делом. Двое принялись разводить костер из дров и кизяка, что мы везли с собой в тюках, и вскоре в центре заиграл огонь. Другие снимали седельные одеяла и попоны, растирали лошадей, чтобы те быстрее обсохли. Люди сбрасывали с одежды ледяные наросты и протягивали ладони к пламени.

Я сел на камень у костра, слушая, как трещат дрова и как тяжело дышат лошади, наполняя этот странный грот густым паром. Впервые за последние часы мы могли позволить себе передышку.

— Вашбродье, — тихо сказал Луцкий, присаживаясь рядом, — Кумекаю я, что, если буря продержится ещё сутки, мы оторвёмся окончательно. Не сунуться они в ущелье.

— Сунутся, не сунутся… Что в их китайских головах творится одному богу известно — Буркнул я — Выставляем часовых пока, а завтра на разведку пойдёте, дальше надо будет ущелье разведать. Мало ли кто в горах бродит… Вечно мы тут не просидим, у нас топлива считай нет. Обсушиться хватит, и на завра горячую пищу приготовить, а потом замёрзнем здесь к чертям. Нам нужно выбираться к перевалу, и срочно. Сегодня объявляю дневку, а вот завтра мы должны будем отсюда уйти.

Мы были живы, оторвались от погони и нашли укрытие. Этого на этот день и ночь было достаточно. Завтра предстояло решить, куда идти дальше — искать новую дорогу в сторону перевала, искать обходные пути, чтобы уйти как можно дальше от хунхузов, или переждать в этом укрытии несколько дней (если сумеем найти топливо) и вернутся на караванную тропу.

Остаток ночи в ущелье тянулась тяжело. Сначала все оживились от тепла костра, но усталость быстро взяла своё — люди засыпали прямо сидя, облокотившись на камни или притулившись к седлам. Лишь часовые стояли неподвижно у входа в нишу, вглядываясь в снежную мглу, где время от времени казалось, что что-то движется.

Я не спал. Долго слушал, как потрескивают дрова и сопят кони, пар от их дыхания клубами висел под сводом каменного козырька. Мы все были промокшие и голодные, но, несмотря на холод, в этом укрытии чувствовалась какая-то защищённость, будто сами горы приняли нас под своё крыло.

К утру буря немного стихла. Снег всё ещё валил, но ветер уже не рвал его в лицо, а мягко укладывал на землю. В свете серого рассвета ущелье показалось ещё более мрачным и диким: тёмные скалы нависали отвесно, где-то сверху слышался крик ворона.

С первыми лучами солнца Луцкий и Хабаров ушли на разведку.

Дневка в ущелье началась с тяжёлого, вязкого утра. Люди просыпались медленно, словно выныривали из-под ледяной воды: то и дело кто-то вскакивал, хватаясь за оружие, думая, что слышит шаги, крики или выстрелы. Но то был лишь гул ветра и потрескивание костра.

Первым делом занялись одеждой. Вьючные тюки мы раскрыли — достали сухое бельё, шерстяные портянки и остатки сухой одежды. На кострах натянули верёвки, и вся ниша превратилась в подобие сушильни: по ним висели шинели, папахи, сапоги, попоны, мокрые палатки, из которых пар валил, будто дым из трубы. Запах стоял тяжёлый — мокрая шерсть, кожа, дым и конский пот. Но для нас это был запах жизни.

Лошадей снова обтерли как могли, казаки накинули на своих коней бурки, а остальных укрыли в более-менее сухие тряпки, что нашлись во вьюках. Животные стояли усталые, понурив головы, но корма хватало — накануне удалось спасти тюки с овсом, и кони с жадностью щипали зерно.

К полудню казаны закипели. Варили простую пшённую кашу на топлёном сале, заедали её галетами и редкими кусками вяленого мяса. Каша показалась царским пиром после холода и страха последних суток. Даже молчаливые казаки оживились, переговаривались, кто-то тихо бормотал молитву, благодарив за еду.

Но стоило насытиться и согреться, как разговоры сами собой вернулись к погибшим. Тот же Бочкарёв снял папаху и сказал:

— Жаль ребят… Хорошие были. Мы-то вырвались, а они там остались.

Все помолчали. Кто-то перекрестился, кто-то покачал головой. Я тоже молчал — слов не было. Только горечь и злость на бандитов, разоривших наш лагерь.

К вечеру Луцкий и Хабаров вернулись из разведки. Лицо Паши было хмурым.

— Дальше по ущелью следы видел, — сказал он, садясь у костра. — И будто бы копоть на камнях выше по ущелью. Может, охотники. А может, шайка тут зимовала.

— Вот только этого нам не хватало, — пробормотал я. — Выход то там хоть есть?

— Развилка есть, — Неопределенно ответил Паша — одна тропа дальше в горы идёт, как раз та, где следы, а вторая как будто обратно в долину поворачивает. Там кстати ущелье шире становиться. Далеко мы не