Вершина Мира - Андрей Алексеевич Панченко

Тишина вернулась так же резко, как уходила. Я прислушался.

— Отбились, — констатировал Бочкарёв через пару минут. — На этот раз быстро сообразили. Больше не сунуться.

— Они учатся, — ответил я. — И мы учимся. Утром уходим по балке.

Мы легли, не раздеваясь. Я закрыл глаза и подумал о Нарыне, о людях, что сейчас идут туда по каменным отрогам, несут с собой нашего штабс-капитана и моё письмо. И дал себе клятву: утром мы выйдем. И дойдём. Все, без потерь, хватит с этой долины нашей крови.

Глава 6

Мы уходили от разгромленного лагеря в темноте, используя в качестве естественного укрытия балку, что вела в сторону от караванной тропы. На наше счастье погода благоприятствовала бегству. Ещё с ночи в долине Арпа начал дуть ураганный ветер, а с неба большими хлопьями падал мокрый снег.

Снег лип к одежде, мешал видеть дорогу и сбивал дыхание, но именно он скрывал следы наших лошадей и делал почти невозможной погоню. Ветер выл в расщелинах так, что даже громкое ржание испуганных лошадей тонуло в завываниях стихии. В такие минуты природа становилась нашим единственным союзником.

Лошади шли тяжело, оступаясь на камнях, скрытых под рыхлым настом, всадники молчали — каждый понимал, что любой звук может привлечь внимание. За спиной, со стороны лагеря, ещё доносились редкие выстрелы и какие-то крики, но с каждой верстой они становились всё глуше. Хунхузы, похоже, атаковали склон, на котором до этого мы скрывались ночью, но потеряли нас, и сейчас пытались определить, куда же мы делись.

— Вашбродье, поднажать бы, — сказал вполголоса Луцкий, ехавший немного впереди меня. — Балка уводит нас к речке. Если переправимся до рассвета — будем в безопасности.

Я кивнул, хотя он не мог этого видеть. Ветер бил в лицо, снег колол глаза, и казалось, что вся долина превратилась в один бесконечный белый вихрь.

Мы двигались почти наугад, доверяясь больше чутью и знанию местности казака, чем собственным глазам. Иногда мимо проносились клочья тумана, в которых чудилось движение, и сердце замирало от страха, что это хунхузы. Но всякий раз это оказывалась лишь игра теней и снега.

Когда впереди забурлила вода — мутная, полная наледи, — я понял, что мы достигли реки. Теперь всё зависело от того, сможем ли мы быстро и тихо переправиться, пока буря глушит звуки и скрывает нас от глаз врага.

Мы подвели лошадей ближе к берегу и остановились. Река ревела, мутные потоки бились о ледяные глыбы, и казалось, что перейти её в такую ночь — чистое безумие. Но выбора не было: оставаться на этом берегу значило ждать, пока преследователи нагонят нас.

— Быстро, вперёд! — громко приказал я, чтобы перекричать ветер. — По одному, держите вожжи покрепче!

Первым в воду вошёл Луцкий, разматывая за собой толстую пеньковую верёвку, которую обвязал вокруг пояса. Казаки страховали его, крепко обмотав другой конец вокруг ближайшего валуна и по не многу стравливая трос по мере продвижения Паши. Через пять минут, мокрый с ног до головы казак вышел на другом берегу, проложив нам путь и протянув страховку через бурный поток. Не задерживаясь мы отправились вслед за ним, ведя в поводу вьючных лошадей. Вода захлестнула по брюхо коню, ледяные брызги летели в лицо, дыхание перехватывало от холода. Кони дрожали, но шли, вскакивая на камни и едва удерживаясь на ногах. Люди следовали друг за другом, сцепив зубы. Никто не осмеливался крикнуть, только тяжёлое дыхание и плеск воды нарушали завывания бури.

На середине реки конь Бочкарёва оступился, и его повело в сторону. Всадник закричал, но двое казаков сразу же рванулись к нему, подхватили под уздцы, и конь вырвался из омута. На миг в моих глазах мелькнул ужас — если бы не успели, его унесло бы вниз по течению.

Мы выбрались на другой берег обессиленные, промокшие до нитки. Снег и ветер тут же начали замораживать одежду, превращая её в тяжёлую ледяную броню. Но никто не жаловался. Все понимали — пока буря стоит над Арпой, мы спасены. Стоило ей стихнуть, хунхузы снова пойдут по следу.

Я оглянулся. Там, за рекой, в снежной круговерти оставался разоренный разбойниками лагерь и могилы наших погибших товарищей. Сердце сжалось от тоски и жалости — надеюсь у китайских бандитов есть хоть какие-то остатки совести и уважения к умершим, и они не тронут погребения. Я встряхнулся, нельзя падать духом, времени для воспоминаний у нас нет.

— В путь! Будем стоять, замерзнем — сказал я. — Куда дальше, Паша?

— Идём к ущелью. — Луцкий ответил сразу — Там наверняка нас искать не будут, и там можно найти укрытие. Мы то сами ладно, перетерпим, но коней надо обтереть и накрыть сухими попонами, чтобы не заболели.

Мы двинулись вдоль берега, держась друг за другом, чтобы не потеряться в снежной круговерти. Балка быстро переходила в теснину, и ветер там стихал, хотя снег валил всё так же густо. Лошади шли неохотно, усталость и холод брали своё, но люди подбадривали их тихими окриками, боясь снова поднимать голоса.

Через полчаса пути впереди показались первые каменные склоны ущелья. Снег ложился на серые глыбы неровными пластами, и в темноте они казались черными силуэтами каких-то чудовищ. Здесь, в теснине, было хоть чуть-чуть легче: ветер не так рвал одежду, и можно было отдышаться.

— Здесь можно остановиться на передышку, — сказал Луцкий, соскочив с седла и потрогав влажную шею своей лошади. — Дальше ущелье заведёт нас в дебри, там уж точно никто не сунется следом. Но сначала коней надо растереть, а то к утру и половины не останется.

Казаки молча кивнули. Работали быстро, как на учении: один стаскивал мокрую попону, другой грубо растирал шерсть пучком сухой травы, заранее заготовленной и увезённой в тюках, третий укрывал новой попоной, вместо которой мы использовали наши войлочные подстилки и одеяла. Лошади фыркали, пар валил от них густыми клубами, но понемногу в их глазах появлялся живой блеск.

Я же обошёл отряд. Усталость давила на плечи, но в людях сохранялась сосредоточенность, без паники, без ропота. Все и без меня знали: ночь решает всё. Если доживём до рассвета, не оставив следов, то у хунхузов не будет ни малейшего шанса нас настичь.

Где-то позади, сквозь шум метели, мне всё же почудился далёкий выстрел. Я остановился, прислушался — и ветер тут же смёл этот звук, будто и