Вершина Мира - Андрей Алексеевич Панченко

которых мы совсем забыли в горячке боя, сорвались с привязи, носились по кругу, выли и не поддавались ни окрику, ни свисту.

Воздух был густ от порохового дыма и запаха крови. Где-то на краю лагеря стонал раненый стрелок, его пытались перевязать двое товарищей, торопливо рвавших на бинты подолы своих рубах. Недалеко от кострища неподвижно лежал часовой — тот самый, чей отчаянный крик поднял всех нас из сна. Его глаза, застекленевшие, смотрели прямо в низкое серое небо. В проклятой, безжизненной Арпе стояла вязкая, давящая тишина, нарушаемая лишь стонами раненых. Туман тянулся по долине, скрывая следы врага, и казалось, будто сами горы затаились, ожидая продолжения боя.

Я тяжело опустился на ящик, всё ещё сжимая в руке китайский тесак. Кровь с него капала на мою голую ступню, но я даже не пытался её вытереть. Бок саднил всё сильнее, рубаха промокла насквозь. Луцкий, оглядевшись, только сплюнул в сторону и сказал сипло:

— Ушли… сволочи. Но могут вернутся.

Бочкарёв подошёл, он был весь покрыт грязью и пороховой копотью. Подпоручик остановился рядом, поправил на плече ремень с чужой винтовкой и посмотрел на меня так, словно хотел убедиться, что я всё ещё жив.

— Исидор Константинович, счёт не в нашу пользу, — тихо проговорил он. — Двоих убили, пятеро ранены, Егоров тяжко. Лошадей — трое увели, двое зарезаны прямо на месте. И вьюки с припасами потрепали знатно.

Я провёл рукой по лицу, смывая с глаз кровь и грязь. Мы выстояли, но мне в это с трудом верилось. Нападавших было как бы не под сотню, а нас всего пятнадцать.

— Кто убит?

— Попов и Гнусов. — Четко доложил подпоручик — Гнусов на часах стоял, вовремя тревогу поднял, но сам почти полный залп схватил. Стрелял ещё потом, пока жив был, откуда только силы взял… Они по палаткам били в начале нападения, Попова во снеубили.

— Ясно… — проскрипел я зубами — Организуй оборону Женя, поймайте лошадей, а раненых срочно ко мне. Луцкий, помогать мне будешь.

— Так вы сами ранены, вашбродье — Паша, который за время боя несколько раз спасал мне жизнь, ткнул пальцем в мою пропитанную кровью рубаху — Ножом вас пырнули, я видел. Ещё подумал, что убили вас, а вы ничё, справно потом бились. Горазды вы кулаками и ногами махать, я после вас только подранков добивал.

— Хорош мне дифирамбы петь! — охая от боли, я задрал рубашку и осматривал свою рану — Воду на огонь, срочно! Много воды! Нужны перевязочные материалы и медицинский ящик. Поставьте навес! А у меня… глубокий порез, рана не проникающая, по касательной нож прошел. Жить буду короче. Перевяжи меня Паша чем ни будь туго, чтобы кровь остановить и займемся работой, себя я позже подлатаю. И… спасибо казак, ты мне сегодня жизнь спас!

Паша, смущённо крякнув, махнул рукой:

— Да ладно, вашбродье, не в первый раз. На войне же оно завсегда так, сегодня я вам, завтра вы мне. Сочтемся короче.

Он исчез на несколько секунд, а потом вернулся, неся в руках чью-то чистую рубаху, ловко разорвал её на полоски и принялся перетягивать мой бок. Боль была такая, что я едва не прикусил язык, но стиснул зубы, стараясь не застонать при людях.

Тем временем Бочкарёв уже отдавал распоряжения. Казаки и стрелки, наскоро перевязав друг друга, разбежались по периметру лагеря, выставляя часовых. Двое повели раненых к поваленному навесу, другие ловили обезумевших коней, ставя их обратно в привязь. По лагерю снова зазвучали команды, и этот хаос постепенно начал обретать порядок.

Я тяжело выдохнул. Бок горел, но разум становился яснее.

— Женя, — позвал я подпоручика, — разведку немедленно! Пусть пара человек проверит склоны. Хунхузы так просто не уйдут. Скорее всего, они где-то рядом, как бы снова не сунулись.

— Сделаем, командир, — отозвался Бочкарёв и махнул рукой двум казакам. Те, пригнувшись, исчезли в тумане. — Смогулова я тоже отправил поглядеть окрест и лошадей, пропавших поискать.

Паша, закончив перевязку, подтянул повязку узлом и удовлетворённо хмыкнул:

— Ну вроде всё вашбродь, потерпишь. Кровь останавливаться начала. До кишок не достал нож, значит обойдётся.

Я кивнул и, поднявшись с ящика, посмотрел на людей. Они были мрачны, но держались — каждый понимал, что сейчас от их стойкости зависит жизнь всех. Туман в долине редел, и на сером фоне рассветного неба уже явственно виднелись разбросанные тела хунхузов.

— Собрать оружие у убитых! — приказал я. — Всё, что можно — ружья, сабли, патроны. Пусть хоть их железо нам в помощь будет.

Кто-то из стрелков тихо сказал:

— Господь уберёг…

Я перекрестился и добавил:

— Это только начало, братья. Арпа нас просто так не отпустит. Держим уши востро.

Я поймал взгляд Луцкого. В его серых глазах мелькала усталость, но и злость тоже — та самая, которая даёт силы выжить.

— Ничё, вашбродь, — усмехнулся он. — Выдержали первую волну. Значит, и дальше справимся. Врасплох они тепереча нас не застанут.

Я не ответил. Только молча клялся самому себе: отныне каждую ночь и каждое утро мы будем встречать только с оружием в руках.

Раненых я прооперировал, если это можно так назвать. У одного извлёк пулю из ноги, у другого пулевое ранение в плечо оказалось сквозным, ещё двоим обработал и зашил порезы. А вот Егорову я помочь почти ничем не мог. Китайский тесак оставил глубокую зарубку на его затылке. Кость выдержала, однако штабс-капитан был без сознания, получив серьезную черепно-мозговую травму. Его нужно было срочно доставить в госпиталь, и посовещавшись с Бочкаревым я принял решение отправить его в Нарын в сопровождении двух легко раненых стрелков, как раз тех, что получили пулевые ранения. Вместе с ними я оправлю и донесение Обручеву о нападении хунхузов, наших потерях и дальнейших планах. Отряд уменьшился на пять человек, и с этим ничего нельзя было поделать. Из взятых с собой стрелков туркестанского полка, в строю оставались только Хамзин и Николаев, причем оба они тоже были ранены. Стрелкам не повязло в том, что их палатки стояли как раз на первой линии обращенной к склону, с которого на нас напали хунхузы. Среди казаков погибших и раненых не было. Лошадей тоже, стало на восемь меньше. Троих угнали разбойники, двоих убили, и три лошади вместе с ранеными уходили в Нарын.

Мы похоронили своих сразу, не дожидаясь полудня. Земля в Арпе сырая, тяжёлая; лопаты вязнут, камни под ними