Царская дорога - Дмитрий Чайка

ней растянулась аллея сфинксов, которая вела к портику из пузатых колонн, верх которых высечен в виде цветов лотоса. Здесь, внутри, множество зданий, и далеко не все это дворцы. Около одного из них суетятся писцы, а в другой заносят какие-то корзины и мешки с зерном. Где-то в отдалении даже бил кузнечный молот. Видимо, здесь и кузни свои. Высаженные в ровные ряды кусты и пальмы окружали статуи какого-то царя, которые стояли повсюду, подавляя девушку своей каменной громадой. Ее дорога окончена, носилки остановились около входа, а вельможи в смешных париках с поклонами указали ей дорогу.

— И здесь лотосы, — шептала Лаодика, оглядываясь вокруг.

Вообще, эти цветы были повсюду. Лотос и папирус — символы Обеих земель. Они переплетались на изразцах, которыми здесь украшены стены и пол. Они угадывались даже в мозаике, по которой ступала царевна. Мегарон в Энгоми, который поразил ее когда-то своей роскошью, теперь казался ей крошечным и невзрачным. Ведь там не было бесчисленных барельефов и росписей, покрывающие тысячи шагов коридоров. Тот царь, что смотрел на нее в виде статуй, тоже был везде. Он разил из лука каких-то крошечных человечков. Он встречался с богами. Он принимал посольства из дальних стран, важно восседая на троне.

Это Рамзес второй, — вспомнила Лаодика. — Мне же говорили. Это ведь его дворец. Великие боги, да его же за неделю не обойти!

— Пожалуйте сюда, царица, — услышала она, но вовремя вспомнила, что не понимает языка египтян. Лаодика остановилась, и жесты управляющего дворцом, толстого вельможи с резным посохом, не оставили места для сомнений. Ее приглашали в Пер-Хенер, Дом Женщин, где живут супруги, наложницы, сестры и дети фараона. А еще огромное количество певиц, танцовщиц, флейтисток, прачек, нянек, кормилиц, ткачих, поварих, носительниц опахал, парикмахеров и служанок, ответственных за одевание женщин царя.

Бесконечные коридоры, выложенные все той же плиткой и расписанные с необыкновенным искусством, привели процессию Лаодики в уютные покои, где ее ждала женщина лет тридцати с небольшим, в парике с длинными локонами, расчесанными волосок к волоску. Ее шею украшало тяжелое золотое ожерелье, а на руках звенели браслеты. Она улыбалась молодой царице так, словно та была давно потерянной родственницей. За ее плечом стояла невзрачная баба, явно рабыня, и смотрела в пол.

— Великая госпожа! — расплылась в улыбке знатная дама. — Приветствую тебя в Доме женщин. Меня зовут Сатах. Повелитель Обеих земель почтил меня титулом урет хемет-пер, Великой начальницы женского дома. Я та, кто окружит царственную заботой и сделает жизнь во дворце сладкой как мед.

Рабыня застрекотала, переводя ее слова на язык ахейцев, и он довольно сильно отличался от того, на котором говорили в Энгоми. Тем не менее сказанное было понятно, и Лаодика бросила через плечо Гекубе, стоявшей чуть позади.

— Как она тебе, матушка? — спросила она, благожелательно глядя на Сатах. Языка лувийцев тут не понимали точно.

— Дрянь-человек, — коротко бросила та. — Воткнет нож в спину и продолжит кланяться.

— Я тоже так думаю. Она похожа на законченную суку, — Лаодика приветливо улыбнулась египтянке и перешла на койне. — Отведите меня в купальню. Мне нужно приготовиться к приему у своего супруга.

— Пусть госпожа пожалует за мной, — с поклоном повела рукой Сатах. — У нас уже все готово. Сын Ра примет царственную на закате. Она еще успеет отдохнуть.

Купальня, выложенная цветным камнем, была наполнена теплой водой. Униженно кланяющиеся служанки сняли с Лаодики пеплум, и она со стоном блаженства погрузилась в теплую воду.

Горячая нега обволакивала тело, уставшее за время дороги. Царица ты или не царица, морю все равно. Оно качает и трясет всех одинаково, и не обращает внимания на твой высокий сан. Лаодика полежала так какое-то время, а потом со вздохом уныния встала, передав себя в умелые руки прислужниц. Женщины, которые раболепно улыбались ей, начали натирать ее какими-то ароматными смесями, не переставая при этом болтать.

— Ты посмотри на ее ноги, Камут! На них волос, как у стражника-шардана.

— Она похожа на обезьянку из страны Пунт.

— А лобок! Ты видела ее лобок? Да меня сейчас стошнит!

— Ничего, мы еще сделаем из этой дикарки настоящую госпожу. И не таких в приличный вид приводили. Ведь сам сын Ра будет спать с ней сегодня.

— Не слишком старайся. Хозяйка сказала оставить там немного волос.

— Он точно отошлет ее, когда увидит, что она нечиста, — подавилась смешком служанка, которая в это самое время преданно ловила взгляд Лаодики. — В старый дворец, в Мемфис. И она сдохнет там от тоски.

— Мы будем ее стричь? У нее волос на голове столько, что на три парика хватит.

— Не знаю, мне про волосы ничего не говорили.

Царевна, которая все это время стояла неподвижно как статуя, вздрогнула и повернулась к переводчице.

— О чем они говорят? — спросила она.

— Они хвалят неземную красоту царственной, — не задумываясь, ответила та.

— Скажи им, пусть удалят все волосы с тела, — величественно заявила Лаодика. — Все до единого. Волосы на голове пусть не трогают. Я не стану носить парик. И пусть будут аккуратны. Если они что-то пропустят, их накажут.

— Как будет угодно госпоже, — равнодушно ответила рабыня и перевела.

— Вы, две болтливые дуры, радуйтесь. Царица сказала, что если кто-то тронет ее прическу, она прикажет дать виновной двадцать палок. А все остальное повелела удалить. Каждую волосинку. И будьте аккуратны, тупоумные ослицы, иначе не сносить вам головы.

— Вот ведь гадина какая свалилась на наши головы! — не переставала умильно улыбаться служанка, которая водила по телу Лаодики острым скребком. — Только вошла во дворец, и уже палками грозится. Скажи ей, пусть ляжет и руку поднимет. Я ее волосатые подмышки побрею. А то пойдет на царское ложе мохнатая, как виночерпий-ааму. Вот смеху-то будет.

— Ничтожная умоляет царственную особу лечь набок и поднять руку, — перевела рабыня. — Ваши служанки позаботятся о божественных подмышках госпожи, сияющей, словно луна на ночном небе. Они говорят, сама богиня Хатхор не так прекрасна, как хемет-несут, священная супруга сына Ра.

— Вот змеюки! — прошипела Лаодика, перейдя на родной язык. — Эней, братец мой милый, я за тебя жертвы Великой Матери принесу. Как бы там моя матушка тебя ни проклинала, карга старая, а ты меня спас. Это же ты мне