Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека - Я. А. Мильнер-Иринин

которые составляют неизбежный спутник ее беременности. Женщина, как уже говорилось, непрерывно занята воспитанием своих детей. Поистине, тяжелая должность на Земле – быть женщиной. Следует ли говорить о том, что и эта непрерывность забот не могла не отразиться на характере женщины и не могла не сказаться в том удивительном нравственном явлении, которое послужило темой нашего сочинения, – женственности. Вот и сейчас, не успел еще ребенок появиться на свет, как наша мать уже серьезно озабочена (а материнские заботы, к вашему сведению, только серьезные, несерьезных забот женщина-мать не знает!): она не перестает удостоверяться в том, что у ее дитяти всё в норме: сколько раз она, например, нащупает и пересчитает пальчики на его крохотных ручках и ножках (ведь ей приносят его на очередное кормление запеленутым), чтобы еще и еще убедиться в том, что их ровно столько, сколько следует – не более и не менее того, ни на один пальчик больше или меньше. Женщина не в состоянии в этот период самого раннего младенчества своего чада, пока она еще не вполне освоилась со своей новой ролью матери, смотреть на его сверстников без того, чтобы ревниво не сравнивать их в своих самых затаённых мыслях (ведь она не может не чувствовать, что это нехорошо!) со своим собственным дитятей, хотя в этом возрасте почти не отличишь их друг от друга, – все они одинаково ни красивы, ни умны, миленькие и пухлые глупышки, – и только. Конечно, бывают и исключения, но они крайне редки и относятся главным образом, если не единственно, к девочкам, – когда уже и в этом возрасте явственно усматривается их будущее несравненное изящество. Как правило же, у нашей матери нет решительно никаких оснований ревновать к другим матерям. И тем не менее она ловит себя на том, что только этим и занята. Эта эгоистическая черта, свойственная женщине на ранней стадии материнства, в которой сказывается еще ревность женской любви, любви, непосредственно предшествовавшей материнству, с годами, по мере того, как женщина входит в свою роль матери по-настоящему, а также по мере роста ребенка и выявления его действительных достоинств, постепенно исчезнет: наша героиня найдет в себе силы и, если хотите, мужества признать, что есть на свете дети и краше и лучше и умнее ее собственного ребенка, хотя от этого она не станет любить его меньше, быть может, даже будет любить его еще крепче, если это только возможно. Впрочем, и в Родильном доме она несомненно вознегодовала бы, если бы ей по ошибке принесли на очередное кормление «не ее» младенца, каким бы недостаточно красивым он ни казался ей сравнительно с другими младенцами.

Могут возразить: так-то так, ведь речь идет всего только о кормлении, а что если бы «красивого» ребенка ей по ошибке оставили навсегда? Как бы она тогда к этому отнеслась? Мне трудно, конечно, ответить за всех матерей (хотя я и постарался воплотить в этой роли себя самого), но мне кажется, что материнский инстинкт запротестовал бы против такой подмены. Материнская любовь и материнская привязанность к собственному, родному, кровному дитяти унаследованы человеком от животного состояния, имеют вполне биологические корни, корни, стало быть, достаточно прочные. Но в отличие от других животных инстинктов, против которых нравственный разум общественно-исторического человека очень нередко восстает, здесь он явным образом молчит, ибо в материнской любви очень органично слились воедино безотчетная привязанность животного и сознательная человеческая любовь. Можно думать, что в этом особенность материнской любви женщины и корень, или источник, той ее беспримерной крепости, о которой говорилось выше и которая и делает ее в этом смысле (в смысле предельной крепости) настоящим эталоном всякой вообще человеческой любви.

По мере роста и углубления материнское чувство освобождается от эгоистического налета животного происхождения, все больше и больше приобретает черты нравственные, делающие женщину-мать символом всего высокого. И если и остается в нем – в материнском чувстве – нечто от животного, то это именно та безотчетность, которая и делает его сильнейшим из всех человеческих чувств. Нет решительно такой жертвы, которую мать не принесла бы ради спасения своего ребенка. Если бы она располагала не одной жизнью, а несколькими, она, не задумываясь, отдала бы их все за единственную жизнь своего дитяти. И любопытнее всего при этом, повторяю, то, что нравственный разум человека должен был бы возмутиться против такого привилегированного положения, какое занимает дочь или сын в глазах матери сравнительно с неродными ей детьми, ибо он, нравственный разум человека, ставит всех людей, в особенности же всех детей, в безусловно равное положение друг к другу и в безусловно же равное отношение к себе, как к нравственному закону совести, тот самый нравственный разум, который провозгласил в качестве максимы (а все требования морального сознания, как требования идеальные, суть одновременно и максимы, максимальные требования) положение: высшая ценность – человек, безотносительно к родству, – с изумлением останавливается перед материнским чувством, считает само собою разумеющимся, что если ради спасения любого другого ребенка женщина обязывается отдать собственную жизнь, то ради спасения собственного ребенка ей дозволяется отдать обе жизни (если бы у нее имелось их две). И все же: если бы вопрос стоял, кого раньше спасать – своего или «чужого» ребенка, ответ мог бы быть только один: того, кто раньше попадется под руку. При всем уважении к чувству матери нравственный разум человека ригористичен в самом основании, и кто может быть к нему за это в претензии, если он высшее достояние и украшение человеческого существа. Противно человеческой совести, чтобы первый попавшийся мне навстречу ребенок утонул только потому, что я обошел его в стремлении спасти своего собственного ребенка. Ну, а если в это время, пока вы спасаете «чужого» ребенка, ваш собственный ребенок утонет? Значит, такова судьба и здесь уже ничего не поделаешь… Есть понятие святости в человеческом обиходе, и в данном случае человек выступает в роли святого… Следует лишь при этом иметь в виду, что только в том случае человек вправе подвергнуть верной и непосредственной опасности собственную жизнь, если такою ценою он спасает жизнь другого. Но если глубочайшее убеждение подсказывает ему, что жертва напрасна, он не вправе ее принести: нравственное презрение к смерти в этом случае превращается в безнравственное презрение к жизни.

Заботы матери о своем ребенке не покидают ее и в ясельный его возраст, и в годы, когда он посещает вместе со своими сверстниками детский сад, и в дошкольные и школьные годы, и в годы его романтических увлечений, и в годы его женитьбы, хотя заботы эти разнообразятся