Без хлеба. Очерки русского бедствия (голод 1898 и 1911-12 гг.) - Александр Саввич Панкратов

— Всегда в голодные года так бывает. На изморенных вошь нападает, — точить волос...

Поля под яровые здесь пашут осенью. Это избавляет истощенных за зиму лошадей от непосильной работы.

— Пахать на них нельзя сейчас, — в один голос говорят крестьяне. — Сдохнут или с места не сдвинутся.

Но бороновать приходится теперь. Я наблюдал: пройдет лошаденка по борозде шага три и остановится, отдыхает, потом соберется с силами, опять двинется шага на три. Мужик уж не понукает, не кричит.

— Даем отдышаться, — говорили мне крестьяне.

Оттого сев длинный, тянется неделю и больше.

И это не только у бедняков, но и у многих "богачей", у которых остались 3—4 лошади.

— Все мы кормим одним и тем же.

— Чем?

— Соломой с крыш.

Разбирают "рыги", амбары.

Солома на крышах трехгодовая, вся черная, истлела. Нарубят этой черной мякины, соберут на одонье земляной пыли, предполагая, что в ней есть и хлебные зерна, — и дают лошади. Во многих домах от своих "кормовых" горсточку муки уделяют скоту.

— От ребят берем, — жалко скотину.

Так кормили лошадей всю зиму. Так кормят сейчас.

В Радовке большой процент "освободившихся от земли". Домов 25—30 остались "на свободе". Часть обезземеленных отправилась в Сибирь, но другая часть "проела" наделы окончательно и должна будет перейти в батраки, если не пойдет нищенствовать.

В селе Сарай-Гире один древний старик-инвалид говорил мне:

— Лежу я на печи, делать мне нечего, считаю нищих. Сегодня до обеда 30 человек приходило. И все лоботрясы.

Я интересовался вопросом обсеменения. Оказывается, на посев яровых дали и, главное, в свое время, но не в полном размере. Так что мужику пришлось стать перед вопросом:

— Десятину-две я посею, а с остальной землей что стану делать? Неужели бросить пустой?

Жизнь выработала свои практические пути. Из остальной земли крестьянин "продает" (то есть сдает в аренду) десятины две и на полученные деньги засевает еще десятину-другую. Аренда паханной с осени земли весной поднялась до 12—15 рублей.

Сеяли по недостатку семян не так густо, как в нормальные годы.

— А как сеялись те, у которых не осталось лошадей?

— Кое-как. Отрабатывали или договаривались отработать за бороньбу, отдавали часть будущего урожая...

Словом, всеми мерами и средствами старались засеять поле. Слишком уж тяжело положение голодающего.

Незасеянных полей в этом углу Бугурусланского уезда не будет.

Переезжаю в село Матвеевку.

Картина еще мрачнее, хотя село в общем богаче Радовки.

Село огромное, до 760 домов. Тут живут "купцы". Но рядом с "купцами" ютится крайняя беднота.

— Кормят в столовых? — спрашиваю.

— Нет. Была столовая, — закрыли. Теперь только человек 30 школьников кормят.

— Как же живут взрослые бедные?

— Все мы живем на одни кормовые, — на пуд в месяц на душу. Но кормовые что-то перестали выдавать...

Оказывается, продовольственную ссуду выдавали в январе, феврале и марте. За апрель же не выдали. Я был в Матвеевке 26-го апреля, — кормовых еще не было. Обычная задержка нерасторопного земского начальника. Но результаты этой нерасторопности очень печальны.

— Голодаем, — говорят крестьяне. — Выдали нам около 15-го апреля семенные, мы не знаем, что с ними делать: есть или сеять? Семья голодная, ни куска хлеба, — мартовские кормовые выдали около 15-го марта, успели уже все съесть, — как тут быть? Семенные съешь, — без урожая останешься. Не есть нельзя. Кормежка тем более требовалась большая: и для себя и для лошади, так как началась работа... Ну, конечно, ущербили из семенных, а оставшееся посеяли... Сейчас сидим без хлеба. Если кормовые не выдадут совсем, — около нового хлеба помрем.

Нужда такова, что крестьянин потерял всякую самостоятельность и устойчивость. Живет, как чиновник: не выдаст казна жалованья 20-го числа, — нужно ложиться и умирать.

Несчастное, приниженное положение. Правительственная помощь, в силу таких обстоятельств, должна бы быть систематической, как жалованье... Крестьянин не даром с горечью говорит о себе:

— Мы люди казенные...

На днях в Матвеевке произошел такой случай. Четыре женщины были пойманы в чужих ямах, где хранится картофель. Искали там:

— Не осталось ли от зимы картофеля?

Воровок схватили. Испугались они, плачут. Оказывается, из хороших семей матери. Мужья ушли куда-то на сторону. В доме крошки нет. Детей куча. Кормовых не выдают. Столовых нет.

— Бились, бились мы и пошли воровать... Стыдобушка...

Другая беда. Ветеринарным надзором запрещено продавать на базаре рогатый скот. Ходит повальное воспаление легких, — боятся распространения болезни.

— В шабрах у нас живет жененка, — говорили мне в одном доме. — Мужа у ней нет, детей пятеро, голод, — крохи нет, корову продать не велят... Из сил она выбилась, на стену полезла, кричит, воет... Пришла фельдшерица, — головной тиф, сказала... От горя, знать!

В Матвеевке до 100 домов безлошадных. Все "на стену лезут". Общественных работ там нет.

В этом углу Бугурусланского уезда весной нигде не начинались работы. А крестьяне очень рассчитывали на них.

В соседнем селе Старом Якупове также еще не получена апрельская продовольственная ссуда. Народ бедствует. Земство кормит только около ста больных и "тощих".

— А нас, поди, тысяча людей в деревне поспеет, — говорят татары.

Там не выветрилась еще цинга, и сейчас до 30-ти человек "подозрительных" на земском корму.

В селе Старом Якупове 170 дворов, из них до 50-ти обезлошадели.

В мордовских Зерыклах также разорение, — из 271 дома 75 безлошадных.

Я ехал дальше и дальше. Везде одна и та же картина страшного разгрома, полного крушения крестьянского хозяйства...

— Если будет ныне урожай, поправитесь? — спрашиваю.

— Трудно. Нужен ряд урожаев. Нынешний урожай, если он будет, пойдет на уплату долгов, недоимок, податей. Да и то всего не уплатишь...

Везде, где я был, священники, врачи, учителя мне указывали на высокую роль печати в переживаемом общественном бедствии.

— После статей, описывавших наш голод, у нас сейчас же завели столовые, к нам посыпались частные пожертвования деньгами и бельем. Газеты сыграли громадную роль.

Многие жертвовали не через редакции газет, а по статьям специальных корреспондентов отсылали деньги непосредственно на места голода. Жертвовали таким путем сотни рублей...

Одного здешнего священника просили прислать голодающих крестьян работать в Москву: на одну фабрику и в имение одного присяжного поверенного.

Священник отправил нескольких крестьян. Опыт оказался очень удачным.

— Такая помощь лучше денег, — говорил батюшка.

Но рядом с этим жаловались, что статьи о голоде причиняли массу беспокойства и тревоги.

— Частные