Без хлеба. Очерки русского бедствия (голод 1898 и 1911-12 гг.) - Александр Саввич Панкратов

В Исангильдинове не у кого за деньги купить муки.

— Хожу по улице, — говорил один башкирин, — прощу продать пять фунтов до базара. Нет ни у кого. С деньгами помрешь с голоду.

А кормовых все нет. Поехали, говорят. Было уже 7-е декабря.

У немцев в колониях тоже дела печальные. Осенью продавали скот. Бедные едят один хлеб и пьют цикорий вместо кофе. Нет ни молока, ни овощей.

Они — русские подданные. Но в планах продовольственной помощи их не приняли во внимание. Они, впрочем, не обижаются.

— Сами не просили?

— Нет.

Екатеринославские немцы-колонисты дали им взаймы 70 тысяч из 6% с рассрочкой на 5 лет.

— Теперь мы и кормимся и будем сеяться — все в долг.

За немецкими колониями идет башкирская, Кипчакская волость. Плохо там живет народ.

— Двух фунтов хлеба не найдешь, — клялись башкиры.

— За кормовыми поехали? — спрашиваю.

— Привезли. В магазине лежат.

— Отчего же не раздают?

— Не знаем. Земский, знать, не приказал.

— У нас ашать нечего, корма нет, скот падает, а в общественном магазине лежит наших 1000 пудов, — жаловались башкиры. — Почему земский не дозволяет брать?

Ободранный башкирин говорил, как плакал:

— Законов нет вычитать из кормовых!

Земский объявил, что от станции "Покровской" до волости возчики получать за провоз "кормовых" по 15 копеек с пуда с тех лиц, которым будет роздана ссуда. Лошадные получат с безлошадных... Башкирин негодовал:

— Законов нет!

Оказывается, это общее правило. Мы встречали на пути длинные обозы с кормовыми. На дровни положено по 12 пудов ("Больше лошади не везут"). Возчики говорили:

— Нам два сорок отдай! Вычтем из кормовых...

Они везли 100 верст — по 20 копеек за пуд. Тот голодающий, которому следовало получить 7 пудов, уже до получки лишался одного пуда...

Встретили башкирина. Он ехал верхом. 12 пудов кормовых вез хохол с хутора. Оказывается, лошадь стала... А хохол за провоз на расстоянии 7 верст "содрали" с него 1 пуд кормовых. Башкирин согласился — некуда было податься... Отдал пуд.

— Но ты права не имеешь, — говорю, — раздавать кормовые? Они до дележки пока казенные!..

Жалко улыбается.

— Боялся, лошадь сдохнет... Не успею ризать.

А до дома еще далеко. Раздаст он по пути хохлам все 12 пудов.

Около станции "Покровской" такая картина. Башкирин на самой дороге обдирает лошадь. Чуть не плачет. Кормовые лежат на дровнях.

— Сдохла... Не успел ризать... Последняя... Что буду делать?

— Это Сулейманка, — говорит мой ямщик. — У него десять человек семьи, и ничего нет...

— Как же он довезет кормовые?

— Продаст их кому-нибудь и придет пешком.

25.

Тифозная семья. — Кандидат в члены Государственной думы — нищий. — "Бабий разум".

Однажды ночь застала меня в степи. Днем ехать по огромным снежным пустырям неприятно, а ночью, когда на дорогу садится серая мгла, особенно скверно. Не видишь ничего — ни впереди, ни сзади. Скучно и даже жутко бывает тогда.

— До села не доедем, Шериф — говорю ямщику, — нет ли где поблизости деревни?

— Амановка в трех верстах, — отвечает он. — Вези.

— Бедно там, — роняет татарин.

Знаю. Хлеба еще достанешь, но только хлеба. О молоке и яйцах нельзя теперь мечтать. Все равно, думаю, только бы в тепле ночевать.

Амановка — длинная и жуткая деревня. Было не более шести часов вечера, а в домах далеко не везде светились огни. Большинство крестьян, значит, сидело впотьмах, керосину купить было не на что.

Шериф заехал к своему знакомому крестьянину Пахомову.

— В кандидатах ходил, — рекомендовал он мне Пахомова.

Вхожу в избу. На постелях лежат человеческие фигуры. Спрашиваю:

— Что рано спать легли?

— Больные это, — говорит старуха, — вторую неделю...

— Чем?

— Голова, живот...

Мы расположились пить чай. Пришел хозяин. Спрашиваю у него о болезни его дочерей.

— Да... Доктор говорить: тиф...

Я было встревожился. Говорю:

— Нет ли где избы без больных?

— Не найдете... В каждой, почитай, есть. Да бояться нечего...

Тут и пьют и едят вместе с тифозными. Куда их отделишь, когда изба одна? "На грех" произошло домашнее событие: свинья только что опоросилась, принесла одиннадцать поросят. В хлеве мать задавила бы новорожденных, — взяли в избу и их и ее. В маленькой комнатке ночевали мы, тифозные и свиньи...

Но в деревне, да еще в голодающей, не до удобств. Приходится отдыхать больше в санях, чем в избах.

Хозяин наш мужик лет 50, с осанкой и разговором человека, знающего себе цену. Недавно он был богат. Всего года два, как владел мельницей и лучшим домом в Амановке. Теперь чуть не нищий. Сгорели дотла в одну темную ночь его мельница и изба. Еле сам с семьей из огня выскочил. А тут подошел голодный год. С 50 арендованных десятин зерна не собрал. Последние деньги ухлопал на аренду. Но все-таки заплатил не все. 26 рублей не доплатил землевладельцу X-ому.

Просил его:

— Отсрочьте! Знаете, какой ныне год.

— А мне кто отсрочит? — ответил тот. — Я засевал 1800 десятин, ничего не собрал, — 400 000 рублей потерял.

Так и не отсрочил.

— Получил повестку, — говорил мужик. — На суд барин зовет.

— Как же сделаете?

— Не знаю...

Полное разорение.

— Хлеб-то сейчас есть? — спрашиваю.

— Есть малость. Корову продал, купил. Да жулики-торговцы желудевую муку в ржаную прибавляют. Смотрите, какой хлеб!

У Пахомова остались только лошадь и свинья. Лошадь едва ли выживет — худа, как скелет, питается исключительно, катуном (колючей травой). Если продышит зиму, то весной ее "вша заест". Это обычная история в голодные годы. Пахомов уже спрашивал соседних башкир, сколько дадут. Те осмотрели скелет и огорчили хозяина: "Три целковых".

— Шкура стоить четыре, — возразил он. — Да шкура-то плохая...

— Прогневали Господа, — говорил Пахомов за чаем...

Он, впрочем, мало останавливался на печальном настоящем. Больше возвращался к прошлому. Прошлое его было хорошее, он любил и мог долго говорить о нем.

— Выборщиком в первую Думу был, не без оттенка гордости сообщил он мне.

— Вы? 

Странным казалось, что выборщик нищий. Я забыл, что он был богат.

— Одним голосом