Без хлеба. Очерки русского бедствия (голод 1898 и 1911-12 гг.) - Александр Саввич Панкратов

Без хлеба. Очерки русского бедствия (голод 1898 и 1911-12 гг.) читать книгу онлайн
Документальные очерки русского журналиста о голоде среди крестьян в Самарской, Казанской, Оренбургской, Уфимской, Симбирской губерниях царской России в 1898, 1911-1912 годах, изданные в 1913 году. Переведено с дореволюционной русской орфографии на современную.
В районе уже начались цинга и тиф. Пока в небольшом количестве и в первичных формах. Голод дает себя сильно чувствовать. Нужда кричит из каждой избушки.
— Изголодались мы, — говорил мне один чувашин, — а помощи все нет и нет.
К кузьминовскому священнику пришла на кухню толпа голодных прихожан просить о помощи. Стоят, плачут, жалуются на горькую участь. В это время кухарка кинула сухую, горелую корку собаке. Голодные ребята бросились, отняли корку у собаки и съели.
— Книжку в руки возьмет читать, — рассказывал мне кузьминовский священник о своих учениках, — руки трясутся. Книжка ходуном ходит. Потом опустится малец на парту и в обморок, несколько случаев было. Ставлю их на колени, они стоять не могут, падают... Что будешь с ними делать?
— Вы бы, батюшка, — говорю, — на колени-то перестали бы ставить.
— Что делать, — ставлю... Страх Божий внушаю.
Попик-мордвин не старый, но малоразвитой, "ветхозаветный".
Такие или вроде этих характеристики голода я слышал от многих учителей и учительниц. Обмороки детей стали теперь обычным явлением в школе. А состояние школьников — самый верный признак состояния всей деревни.
Нынешний год в школах небывалый наплыв.
Некуда помещать детей. В классах духота. Это не осуществление идеала всеобщего обученья, а просто тот же голод: он заставляет посылать в школу детей. Родители знают, что школьников будут кормить прежде всех.
Но школьников стали кормить только в ноябре. И далеко не во всех школах... Большинство школ ждет кормежки.
Один башкирин узнал, что в Дедове открылась школьная столовая, привел своего сына и говорит:
— С осени такой форма искал, чтобы учил и кормил...
Но сына его не приняли. Поздно. Да и некуда.
В школьных столовых бывают такие сцены. Мальчик приводит сестренку 3—4-х лет и усаживает с собой за парту.
Подают щи. Он ест сам и кормит ее. Ложку себе в рот, ложку ей. Если кто скажет:
— Ей не полагается.
Мальчик уверяет:
— Я лишнего не беру, сам ем меньше.
Пока стоит тепло. Но начнутся морозы, и ребятам, за отсутствием одежды, придется лишиться школьной кормежки. Куда выйдешь из дома в стужу? Какая мать выпустить в это время босого и раздетого ребенка?
В деревне Петровке рассказывали:
— Двое мужиков у нас кончились...
— От чего?
— От голода, знать. Сначала простудились. Потом дело пошло па поправку. Но есть в доме стало нечего. Они и умерли.
Голод, видимо, подорвал истощенный болезнью организм.
Обычная голодная смерть русского крестьянина.
Священник села Яннадского плакался мне:
— Сторожа церковного лишился. Сегодня посылаю за ним, чтобы отвезти меня в школу, а он от слабости встать с постели не может — 1,5 суток не ел. Псаломщик тоже бежит из села, — есть нечего... Просто ужас какой-то, а не жизнь.
Он передавал, что в его селе ухитряются как-то размалывать солому и смешивать ее с мукой. В таком виде едят.
Отсутствие помощи родило вполне понятное озлобление.
По деревне, как мгла, съевшая урожай этого года, ползут слухи, что ночью на дорогах кое-где останавливают и обирают...
Умер в одном селе ребенок. Родители не пожелали хоронить и обратились к "начальству".
— С голода умер. Ты не помоги, — теперь ты и хорони.
Толпа голодных пришла к молоканам просить хлеба взаймы. Те не дают.
— Не дадите? Сами возьмем.
И двинулись к амбарам.
Пришлось дать "взаймы". Толпа взяла, но соблюла законный декорум: сама пожелала подписать обязательство, что вернет долг из первого урожая.
Богатый мулла, имевший 5 тысяч пудов старого хлеба, хотел продать этот хлеб. Башкиры этой деревни окружили плотным кольцом его амбар и сказали:
— Не дадим продавать!
— Как так? Мой хлеб.
— Знаем, что твой. Но не позволим. Кормовой не дадут; зима придет, что будет ашать?
— Мне-то что до этого?
— Твой хлеб ашать будем. А потом отдадим.
Так и не дали продать. День и ночь сторожили амбар муллы. Никого к нему не подпускали.
Мулла рассчитывал нажить деньги, — нарочно долго не продавал хлеба, цену выжидал. Но прихожане расстроили его план. Жаловаться на них полиции нельзя, наживешь врагов и сократишь доходы.
Хищников, вроде этого муллы, в деревне много. Налетели, как коршуны. Всякий, у кого есть деньги и мало совести, старается утилизировать петлю, накинутую голодом на шею крестьянину.
Очень усердствуют в этом отношении волостные писаря. Чтобы иметь право скупить башкирские земли, некоторые из них приписываются к башкирскому обществу и скупают "души" десятками.
Из соседней, Оренбургской, губернии приезжают кулаки и также скупают наделы в дозволенном законом количестве: на себя шесть, на имя жены — шесть, детей — по шести и на имя других подставных лиц — в таком же числе...
Крестьяне только кряхтят да ахают, но продолжают "укрепляться в душевом наделе и тут же раскрепляться"... в пользу этих хищников".
Пала до последней степени цена аренды. В деревне Карлачике десятина на 6 лет идет по... рублю. Одного пуда муки нельзя купить за десятину прекрасной земли. Только крайний смертный голод может заставить отдать земли за такую ничтожную цену.
В деревне Кузьминовке один очень бессовестный кулак скупает землю по 25 рублей за десятину, но платит не деньгами, а ржаной мукой и ставит ее по цене 2 рубля пуд.
И продают — что делать?
Я беседовал с одним таким скупщиком. Он смотрит на мир ясными глазами:
— Я благодеяние оказываю, — говорить он, — поймите! Какая там эксплуатация? Им нужен хлеб, чтобы жить. Я даю. Кто бы у них купил землю — нет в нашей округе богачей.
Спорить с ним нельзя. Все равно в убедишь. Разные точки зрения.
B Дедове я впервые познакомился с частной помощью. Она, как известно, запрещена, но здесь сквозь толщу нелепого запрещения просочилась струйка живой воды...
У местного врача М. Г. Кушнира я познакомился с графом П. П. Толстым, членом Государственной Думы. Он объезжал пострадавшие уезды Уфимской губернии, как представитель особого комитета при губернском земстве.
В этом комитете объединились земство, общеземская организация, вольно-экономическое общество и частные жертвователи.
Уфа — счастливый оазис.
Конечно, это не то, что организации 1898 года, когда на голод ехали, кто хотел, из разных углов России. Комитет опирается только на местный интеллигентный