Без хлеба. Очерки русского бедствия (голод 1898 и 1911-12 гг.) - Александр Саввич Панкратов

— Чем? — спрашиваю.

Наклоняюсь к ней, — она горит, — это заметно по щечкам. Дышит неровно. Должно быть, тиф.

— Не знам. Встанет, спросит ашать, я молчу; она поплачет-поплачет и заснет, потом опять просит и опять заснет... Пою, вот, малиной...

Он насобирал по реке Деме ягод и насушил. Теперь пьет малину вместо чая, но без сахара, — его нет.

— Что же будешь ашать?

— Не знам. К брату пойду, может, покормит.

Вереница однообразных картин нищеты. Продали лошадей, коров, все. Задолжались. Начинают уже отдавать в аренду "души". А впереди еще длинная голодная зима.

— Что будем делать? Что будем делать?

Едят картошку и не всегда хлеб.

Мальчики-ученики "русско-башкирской" казенной школы бледны, худы.

В мои руки попал циркулярный "документ".

Белебеевский инспектор народных училищ просит учителей сообщить, "сколько учеников требуют подкормки".

Боясь, как бы этот вопрос не вызвал напрасных ожиданий, инспектор спешит оговориться: "Сведения эти нужны на тот случай, не будет ли изыскано каких-либо средств. Пока же ничего нет".

На этом документе красуется "ироническая" надпись: "Секретно".

В никифаровской школе "подкормки" (выражение больше ветеринарное, чем педагогическое) требуют чуть ли не все.

С сентября голодные люди осаждают власть, требуя помощи. Ходят в "контор" (волостные правления), плачут там. Пишут приговоры. "Толкаются" к земскому.

Но в ответ им одно молчание.

Проект помощи был. Проект грандиозный, разработанный земским начальником.

Нужны дорога от Киргизмияк до Никифарова и элеватор. Дорога, действительно, нужна, по зачем элеватор? Кто строит элеваторы в 10-ти верстах от станции железной дороги, в местности, где ссыпка хлеба небольшая?

Проект одобрен уездным съездом и губернским присутствием. Осталось его осуществить. Но пришла зима, которой земский начальники, видимо, не ожидал в нынешнем году, и расстроила все дело. Какие работы зимой?

Но даже и не здесь "зарыта собака". Местные люди догадываются, не сказал ли кто, что этот участок "вполне обеспечен общественными работами"? Был случай, когда одному здешнему человеку, просившему о помощи, заявили:

—У вас общественные работы?

Есть и еще проект у земского начальника:

— Собирается созвать всех богачей нашего села и просить их, пусть дадут деньги на столовые!..

Проект не менее "грандиозный", чем элеватор!

...Налево, по нашему пути, у подножия холма, приютилась деревенька Некатамак.

— Больно бедна, — сообщаете ямщик.

Тут сидят "ясашные", — на хорошем наделе: 7,5 десятин. Но со всех этих десятин они собрали в нынешний год 3 пуда. Неурожай всех уравнял: и малоземельных, и владельцев больших наделов. Спрашиваю:

— Как будете весной сипаться (сеяться)?

— До весны помрем... — отвечают.

У 100 дворов нет своего хлеба. Десятки семей "на границе".

— Каждой семье нужна лошадь в месяц, — определяет продовольственную помощь один татарин.

Лошадь стоить теперь 8—10 рублей. На эти деньги семья может кое-как просуществовать месяц.

— Но лошадей-то у нас было не 8, а по одной, много по две.

В одной избе затоплена печка. Тепло. Но есть нечего. "Сам" лежит, — мочи нет: живот неделю болит и голова. Жена смотрит на огонь. Вошел с плачем оборванный мальчик с сумкой — это сын. Он только что из школы. Руки красные от мороза.

— Ашать хочу...

— Что ел ныне? — спрашиваю.

— Две картошки дали в школе богатые.

На двух картошках он просуществовал до пяти часов вечера.

Около 20-ти домов уже продали по полдуши — 3,5 десятины. Цена голодная:

— 50 рублей.

Десятина, значить, рублей 17.

Один лежит с опухшим лицом, другой не может встать от слабости.

Мухтар-улла-Фаткулин в свое время сражался под начальством Скобелева, а теперь у него нет избы, он выселился на квартиру и не знает, что ему с детьми делать. Бессмысленно твердит одно:

— Помирать будем.

Человек 10 пошли было на заработки. Но, по незнанию, направились "на Челябу". А там голод злее здешнего. Походили мужики и вернулись домой:

— Лучше дома умирать.

— Пол-лошади истратили на поездку.

Спрашиваю:

— Просили общественных работ?

— Просили. К нам приходили, 35 человек самых беднеющих записали. А потом ни слуху, ни духу.

— Приходят, пишут, — возмущался один старик, — а что толку?

Сажусь в сани. Ямщик трогает. Из земли вырастаете татарин и, ухватившись за спинку, кричит:

— Запиши Исмаила Ильясова!

— Хорошо!

— Запиши! В книжку запиши!

Не отстает, кричит над ухом. Вынимаю записную книжку. Вожу карандашом по страниц. Он успокаивается.

— Якши, в книжке крепше будет.

Слезает с задка. Маета, а не жизнь.

16.

Голод у чуваш. — Прошения губернатору. — Срочные предписания. — Уездный съезд выше губернатора. — "Христианство" чуваш. — Сказка голодного года.

Здешние чуваши — народ хозяйственно крепкий. Но и их разорил неурожай.

— "Ни зерна не собрали".

Иные пустили в "хлеб" скотину, находя бесполезным жать; другие сжали, но отдали скотине, не молотя. Где молотили, собрали 1—2 пуда с десятины плохого зерна.

Запасы от старых годов имелись в каждой деревне только у 2—3-х мужиков. Остальные еще с августа начали голодать и продавать скотину. Сейчас некоторые едят один картофель, а хлеб видят нечасто.

— Продаем домашность: перины, подушки...

Многие просят уже милостыню. Семья из 5—6 человек купит пуд хлеба и тянет недели две: щепотка-две муки идут на 2—3 фунта картофеля.

Уже начали продавать наделы. Чуваш Илья Ефимов из Кожай-Семенова продал "полдуши" за 80 рублей. Это выходить по 20 рублей за десятину. Другой продал "товарищеских" две десятины за 80 рублей, а купил их когда-то за 208 рублей.

Чувашские богачи дают в долг под условием уплаты летом или отработки. Но в этом случае их пуд муки стоить уже не 1 рубль 20 копеек, а 1 рубль 70 копеек и даже 2 рубля. Плачут бедняки, но берут.

— Это не проценты, а крепостное право, — говорят они. 

Сами "сильные" люди деревни называют это "коммерческою справедливостью".

Три чувашских деревни: Кожай-Семеново, Кекен-Васильевка и Кармала составляют один приход вместе с "хохляцким" селом Туяши.

У чуваш плохо, у "хохлов" еще хуже. Избы у них из воздушного кирпича, сырые, холодные. Они только что переселились и попали на голод. Пришлось продавать землю. Один "хохол" продал все свои 10 десятин за 300 рублей и уехал "на старину". Другие распродают за 15—30 рублей, и тоже куда-то исчезают. Видимо, также возвращаются в старое, разоренное гнездо.

Интересна история "ходатайств" прихода.

Когда голодовка выяснилась, бросились, по обычаю, к старосте.

— Я-то что могу сделать?