Без хлеба. Очерки русского бедствия (голод 1898 и 1911-12 гг.) - Александр Саввич Панкратов

— Почему?

— Разве татарин расстанется со своим меньшим братом?

— Какими братом?

Ямщик смеется.

— Как же? Промеж нас молва ходит: старший брат — волк, средний — татарин, а младший — его собака...

Но потом я услыхали, что и с "братом" голодный татарин расстается.

— Голод не свой брат...

14.

Голод у отрубников. — Разбойничья нора. — "Голодное" мясо на колбасу. — "Под сердце подкатило". — Случаи самоубийств. — Продажа в рабство. — Десятник "шутник". — Голод в Радовке. — Земский Васильев.

Около села Сарай-Гира, в поле, разбросано несколько одинокими домиков. Это "хохлы" построились на отрубах.

— Хорошо живут? — спрашиваю ямщика.

— Какое! С нами вместе муку терпят.

Заехали в один домик. Новенький, чистенький, обмазан глиной. Молодой хозяин с женой уныло смотрят в окно.

Спрашиваю об урожае. Он безнадежно машет рукой.

— С 18-ти десятин собрал десять пудов ржи. И то совсем с куколем[3]. С ним и размолол.

Он даже озимое не засеял.

— Не на что было.

Думает весной оба поля под пшеницу пустить.

— Если будут деньги.

Говорит и сам не верит. Откуда быть деньгам? Было у него три лошади, лошонок (жеребенок) и корова. Остались одна лошадь и корова. А к весне, пожалуй, ничего не останется. Не на чем будет пахать.

— Есть нечего. Мяса не видим. А работы никакой.

— Небось, теперь бы вернулся в Екатеринославскую губернию?

— Думки не было. Только на старине у нас, это верно, всегда родится хлеб.

Он расстался с родным гнездом из-за малоземелья. Любопытно, что те отрубники, которые продали свои отруба, тоже ушли искать счастья в далекую Сибирь.

Так передвигается русский крестьянин в поисках куска хлеба.

От хуторов идет большая дорога на Матвейкино. Путь, которым матвейкинские купцы везут свои товары на станцию железной дороги.

Ямщик рассказывает мне красивую сказку-быль о "разбойничьей норе".

В полуверсте отсюда, в овраге, есть нора в каменной скале. На ней вырезана на камне такая надпись: "Мы здесь жили, ищите. Пугачев".

В народной памяти сохранилось сказание, что тут прятался сначала Пугачев с награбленным добром, а потом и другие разбойники. Как рази около "норы" пролегала старинная екатерининская дорога из Сибири в Россию, а по оврагу и далеко дальше стоял дремучий лес. Грабить было удобно.

Теперь здесь ни кустика. Нет даже и екатерининской дороги. Осталась лишь сказка:

— Лежит в этой норе, на дне, сорок сундуков с золотом.

— Неужели, — спрашиваю, — никто не влезал туда?

— Влезали. Только в первую нору, а как сунулись во вторую, — свечка погасла. Так там никто и не был.

Ямщик рассказал мне об одном любопытном предприятии. Некогда крестьяне его села всем обществом на сходе решили искать в разбойничьей норе золото.

— Год был неурожайный. Где взять пропитанье?

Две недели долбили камень. Измучились, взрыли гору, но ничего не нашли. Главное — до дна не дорыли. Сказание о сорока сундуках до сих пор живет в нетронутом виде.

— Может быть, ныне пойдут искать? Год тоже голодный.

— Почем знать? — задумчиво отвечал ямщик. — Может, и пойдут. Помощи никакой. Не было у нас общественных работ и столовых. А второй отруб семян с поля не снял... Многим скоро есть нечего будет.

Красиво, узорчато народное плетенье нынешнего голода с седой стариной...

С горы спускался длинный обоз. Он змейкой вился нам навстречу.

— Это матвейкинские купцы.

— Теперь на них не нападают разбойники? — говорю я.

— Нет. Да они сами стали хуже разбойников!

Я не успел спросить объяснения, как мы поравнялись с обозом. Инстинктивно зажимаю нос, — от обоза идет сильный зловонный запах. Спрашиваю:

— Что такое везут? Трупы?

— Голодное мясо. Которую неделю уже возят.

Сзади возов толпа возчиков. Подхожу к ним.

— Отчего такой запах?

— Известно, тухлятина.

— Куда же везут ее? Кто ее будет есть? Смеются.

— В Москве господа за милую душу съедят.

— Говорят, на консервы поступает, — сообщает мой ямщик.

— На солонину тоже идет, но больше в московские колбасные, там перцем да чесноком дух у такого мяса отшибают... Что и говорить, — добавляет возник, — товар ценный...

Они продолжают смеяться.

Я думаю, не "господа" будут есть эту тухлятину, а все тот же русский мужик. Его будут кормить такой солониной в экономиях и на постройках дорог... И в Москве тухлую колбасу будет есть беднота, то есть те же крестьяне.

Обоз давно проехал, а я никак не могу отделаться от впечатления трупного запаха. Слышу, ямщик спрашивает:

— Видели матвейкинских разбойников? Чего смотрит начальство?

В Матвейкине встречаюсь с земским врачом И. Богородицким. Рассказываю о встрече. Он, оказывается, тоже натолкнулся на зловонный обоз.

— В Матвейкине, — дополняет он картину, — нельзя подойти к купеческим лабазам.

Он обращал внимание земства. Был прислан ветеринар.

— Но он, к моему изумлению, — говорит врач, — нашел мясо годным к употреблению...

Матвейкино — огромное торговое село. Но, как везде, здесь рядом с "купеческими" домами ютится масса бедноты.

Купцы, конечно, наживаются.

— "Кому голод, а кому радость", — вспомнил я слова одного мужика.

Беднота же нищенствует.

Общественных работ не было. Открыты недавно две правительственные столовые. Но они — капля в море.

Дошло до того, что стали продавать навечно отрубные участки.

Живет здесь крестьянин Иван Федосов. Степенный, работящий мужик. Врос было он корнями в землю, но голод, как серпом, подсек его под корни.

Стал мужик распродавать скотину. Распродал. Проел. Что же дальше? Маленькие дети. Один грудной.

Поплакали они с женой, и надел он суму.

Стучится в один дом, — отказывают. Из другого кричат:

— Лоботряс! Дармоед! Много вас здесь шляется!

В третьем приняли. Там знали мужика. Обогрели. Посадили ужинать. Сидит Иван, — тяжело у него на сердце. Неловко, неприлично просить милостыню. Рассказывает он о своем горе. Его жалеют.

— Наши деды и отцы, — говорить он, — всегда жили своим трудом, "по миру" не ходили! Стыд какой...

Заплакал.

А потом вдруг как вскочить из-за стола и пошел из избы.

— Ты куда?

— Сейчас приду.

Ждут его, — нет. Пошли на двор. А он на уздечке висит, хрипит. Сняли, привели в чувство.

— Что ты, Иван, наделал?

— Под сердце подступило....

В селе в то время был рекрутский набор. Доложили о печальном случае "начальству".