Без хлеба. Очерки русского бедствия (голод 1898 и 1911-12 гг.) - Александр Саввич Панкратов

— Лучше зарезаться, чем жить так...

Он уже продал душевой надел и оторвался от земли навсегда.

Чего не сделаешь в отчаянии и озлоблении!..

Особенно, если знаешь, что:

— Помощи нет ниоткуда.

12.

Полоса ранней цинги. — Красный Крест приехал. — Протухший "махан". — "Курмовой давай".

Я въехал в полосу цинги.

Новый Тириз, Новое Якупово, Старое Якупово — три несчастных татарских деревни, в которых цинга началась месяц тому назад, а, может быть, и ранее.

Тут недоумевают:

— Почему так рано началось разложение?

Одни решают:

— От протухшего махана (конины).

— Старое недоедание сказалось. Ныне уже в сентябре был голод. Надломленные натуры (в большинстве женщины) не выдержали.

Другие думают иначе.

Одна самарская эпидемическая фельдшерица мне передавала:

— Прежде в голодовки мы весной выезжали на цингу, а ныне — осенью...

В Новом Тиризе около въезжей квартиры толпа татар. Издали слышен их несмолкаемый говор.

— Что такое? — спрашиваю.

— "Красный Крест" приехал.

Целое событие.

В избе были фельдшер, врач и две сестры милосердия. Они только что из Петербурга. Еще не начали работать.

— Кого будете кормить? — спрашиваю.

— Больных.

Тут 7 цинготных и 12 "подозрительных".

— А потом вообще слабых... Столовая на 50—60 человек.

Фельдшер жаловался:

— Что будем только делать? Нам предписали на каждого больного расходовать пятачок в день, а тут так все дорого. И гривенником не обойдешься...

Расчет сделан в предположении, что мясо 1,5—3 копейки. В такой цене оно, действительно, было, но месяц тому назад, когда базары были запружены голодным крестьянским скотом. С тех пор много воды (и скота) утекло. Крестьяне все продали... К тому же мясники устроили правильную скупку, и голодное мясо пошло по железной дороге в "Poccию". Цена поднялась до 6—7 копеек.

Кроме "Красного Креста", в селе уже организована правительственная столовая на 32 человека. Заведует мулла.

— Тощих кормить, — говорят татары, — самых тощих...

Они кольцом окружили меня на улице.

— Зачем приехал? — спрашивают.

— Посмотреть, какой у вас голод.

— Чаво смотреть... Одно слово, помираем.

— Лошадка кунчал, овечка кунчал, козяка кунчал...

— Курмовой давай!

Объясняю, что продовольственная ссуда от меня не зависит. Но они не понимают, да и не слушают. У них своя логика. Всякий приезжающий в деревню человек — для них начальство, которое или ругает их, или кормит. Не ругает, — значить, будет кормить. Зачем же ему приезжать?

— Давай курмовой! Помирать будем... Ашать нэт...

— А столовая?

— В столовых, может, сто будут кормить, может нет. А у нас 1500 душ голодных.

— Школьная столовая есть?

— Нет.

— Общественные работы были?

— Нет. Земский обещал, старшина обещал, инженер обещал, — никто ничего не сделал...

Тут, видимо, так же, как и во многих других местах, дожидались цинги, чтобы явиться с помощью.

Село изголодалось.

Иду по избам. Ближе к краю они больше похожи на курятники. Есть жилища в одно окно. Живут там впотьмах, слепнуть, как куры. В дверь не всегда пройдешь, — приходится пролезать.

Одну семью застал за обедом. Дымится в чашке "махан". Около него расселись грязные, голодные ребята и жадно смотрят. Ищу глазами хлеб. Не вижу.

— Есть, бабай, хлеб? — спрашиваю старика.

— Нэт. Давно кунчал... Две недели махал ашаем.

"Почему, — думаю, — он лошадь, которую зарезал, не продал и хлеба не купил?" Но, оказывается, махан теперь "выгоднее" хлеба. Прежде всего он дешевле. Лошадь покупают только за шкуру. А потом хлеба надо едоку фунта три в день, конины же больше фунта-двух, пожалуй, не съешь.

"В особенности такой омерзительной, как эта", — думал я.

Но омерзительна она только для меня, — татары ее "ашают" с удовольствием.

Подхожу ближе к чашке. Мясо совсем черное.

Нюхаю и чувствую на себе злой взгляд старой татарки. Не отнимать ли, мол, хочет последний махан?

В паре, подымающемся от чашки, ясно ощущаю трупный запах.

— Пропах, — говорю бабаю. — Испортился.

— Маленько есть, — отвечает он, — тепло было резал...

"Маленько"! Падаль, а не мясо. Собаки, пожалуй, задумались бы, есть или нет. Но татары не брезгливы, особенно в голодный год. Где тут разбирать, пахнет или нет? Лишь бы было, что есть.

Повертываюсь к дверям.

— Прощай, бабай!

Старик вскочил с нар.

— Зачем приходил? Курмовой давай!..

В Новом Якупове 10 цинготных и несколько "подозрительных". Недели две их кормила земская эпидемическая фельдшерица Разумова. Теперь она передает их "Красному Кресту".

Фельдшерица уже второй раз в этих гиблых местах.

— И в прошлую голодовку была тут на цинге.

Мулла кормит на правительственные средства 30 "тощих".

Школьной столовой, как водится, нет. Дети голодают вместе со взрослыми. Общественных работ тоже, можно сказать, не было.

Работали недели полторы 150 подвод и 10 пеших. Заработали рублей по 5 на человека. Только и всего.

Фельдшерица знает деревню.

— Голод отчаянный, — говорит.

Некоторые семьи давно уже едят крупный "подсев". И самый низкопробный, — по 45 копеек за пуд. Хлеб черный, как будто из грязи слеплен. Были семьи, не имевшие куска.

Вот конура па краю села. Живут в ней мать и сын с женой. Скотины давно у них нет, — продать нечего. И в хорошие годы они почти нищие, а теперь и вовсе. У них с августа был голод. Ходили по дворам. Кой-кто из жалости кормил.

— Писарь кормил, — рассказывал татарин-сын, — староста кормил, девушка (фельдшерица) кормил...

Теперь он и мать "ашают" в столовой.

— А жена?

— Хлеб тащим ей...

Из своих порций, значить, отделяют.

В другой горемычной семье шесть человек ребят. Просились в столовую, — не приняли. Они здоровые, — да и "беднее есть". Но есть им при их здоровье и "богатстве" нечего.

Вечером отец надевает ребятам сумы и посылает "по миру".

— Только в своем селе не просите, — наказывает он им.

Совестно.

Тащатся голодные малыши по снегу в соседнюю деревушку, жалобно просят под окнами. Иногда отворится окошко, выбросят черный кусок. А чаще из избы говорят:

— Мы сами скоро пойдем "по миру".

Куска три принесут ребята в семью. Этим семья и кормится. Едят куски ночью.

Столовые питают только больных и слабых, то есть стариков, калек. Но голодают ведь и здоровые, работоспособные. Их кормить некому...

Во въезжую избу ко мне налезли татары. Жужжат, как комары, над ухом. Сестра милосердая "Красного Креста", только